Избранное - Ник Хоакин

Но как раз этот запах, думал облаченный в чистую белую сутану падре Тони, стоя на коленях на полу, покрытом ковром из солнечного света, и с улыбкой откладывая и пересчитывая белье для стирки, именно этот запах монастыря святого Андрея был для них в детстве духом святости. Пропитавшись этим запахом, он и Пепе свысока смотрели на других, потому что запах означал, что они только что вернулись с исповеди или причастия из монастыря святого Андрея, что они все еще осенены благодатью, и потому они всегда с негодованием отвергали предложение мамы принять ванну и переодеться перед завтраком. Свою святость они должны были прежде продемонстрировать Мэри, Пако и Рите, и, когда эти маленькие грешники только хихикали и затыкали носы, братьям Монсонам казалось, что к их благочестию добавляется еще и венец мученичества.

Раздался стук в дверь, и в келью просунулась голова послушника.

— Пришли из прачечной, падре Тони. Можно забирать?

Послушник широко распахнул дверь. За ним в темном зале толпились другие послушники — неожиданно хлынувший яркий солнечный свет заставил их сощуриться и засиял на белых одеждах.

— Доброе утро, молодые люди, — сказал падре Тони, поднимаясь с пола. Он немного отклонился назад, приподнял сутану, прицелился и так поддал ногой узел с грязным бельем, что тот вылетел за дверь под восторженные крики юных послушников, и они с дикими воплями пинками погнали его по коридору. Не успел падре Тони причесаться, как толпа его подопечных снова появилась в дверях, словно большой белый медведь с десятком черных голов.

— Входите, дети мои, — сказал падре Тони, отходя от умывальника, и нахмурился (он был помощником отца-настоятеля), увидев, как, робко войдя в келью, послушники тут же разбились на четыре группы: китайцы, вьетнамцы, филиппинцы и метисы. Падре Тони раскрыл было рот, чтобы сурово осудить подобное объединение по племенному признаку, но вместо этого рассмеялся, потому что они являли собой довольно странную картину: от холода лица китайцев и метисов раскраснелись, филиппинцев, напротив, почти почернели, и только лица вьетнамцев сохранили свою невозмутимую желтизну слоновой кости. Солнце бросало улыбки на средневековые одежды этих детей Востока.

— О, какие мы сегодня опрятные и аккуратные! — заметил падре Тони.

— После завтрака все будет не так, — сказал один из метисов, а филиппинцы закричали хором:

— Сегодня день китайских палочек, падре, сегодня мы должны есть китайскими палочками! Мы все перемажемся!

— Не перемажетесь, если научитесь пользоваться палочками как полагается.

— А разве нельзя устроить день палочек накануне банного дня, падре?

Падре Тони улыбнулся, представив себе мучения послушников-некитайцев в трапезной, где они пытались совладать с выскальзывавшими из рук палочками. Как они краснели, когда в самый последний момент роняли с великими трудами выловленную палочками еду на чистые сутаны. По дороге в часовню на благодарственную молитву после трапезы мальчики тайком отряхивались, и путь их был отмечен кусочками рыбы, мяса и лапшой, и, даже когда они уже выстраивались перед алтарем и пели Miserere mei, благочестивая обстановка неизменно нарушалась: у кого-то на воротнике красовалась вареная креветка, у кого-то изящно свисала с уха длинная полоска лапши.

— Как будущие миссионеры, — торжественно начал падре Тони, и улыбающиеся лица сразу посерьезнели, — как бесстрашные воины Иисусовы, мы, которые, когда придет день, будем призваны восстановить веру на континенте, должны уметь есть палочками. И как добрые верующие, мы должны признать, что отец-настоятель мудро определил днем китайских палочек именно тот день, когда меняют белье.

Он помолчал и продолжал уже обычным тоном:

— Ну, а чем же мы займемся сегодня утром? — Занятия уже не проводились: в монастыре чтили китайские обычаи, и по случаю китайского Нового года предстояли месячные каникулы. — Для фейерверков еще, кажется, рановато?

— На прогулку, падре, на прогулку!

— Наверх, в горы?

— Может быть, лучше вниз, к пагоде?

— Итак, мы все хотим сегодня посетить пагоду?

Резко зазвенел звонок у входа в послушническую, один из послушников убежал и вернулся с монахом-привратником.

— Вас спрашивает какая-то молодая дама, падре Тони.

— В исповедальне?

— В комнате для посетителей.

Сердце его упало.

— Сейчас иду, брат, спасибо. А вы, дети, пока переоденьтесь в мирское платье. Я скоро вернусь.

Опустив глаза и сложив руки под наплечниками, дети чинно вышли, но едва они оказались в коридоре, оттуда донеслись шум, взрывы смеха и хлопанье дверей. Каждый раз, как хлопала дверь, падре Тони вздрагивал — он сейчас чувствовал себя древним, как Мафусаил.

— Вот пострелята, — пробормотал он, ища глазами свои четки.

Она стояла в черной шляпке и черных мехах у высокого двустворчатого окна в дальнем конце узкой длинной комнаты, где было много таких же окон — все они выходили на одну сторону, все были затворены, и возле каждого стол и несколько стульев. Из окон виднелся край лужайки, окруженной низкой неровной стеной, из-за которой выглядывали верхушки деревьев, росших ниже по склону, листики удивленно парили в воздухе на фоне голубого неба и темно-синего моря. Солнце не заглядывало в эту часть монастыря, но огромные прозрачные стекла с одной стороны и белая стена с другой, аккуратный ряд полированных столов и черно-белые квадраты на полу излучали холодный свет, и комната сияла чистотой. Ближайший к двери стол был залит лужицами воды, завален обрывками бумаги и грудами папоротника — закутанные в меха дамы из общества святой Анны болтали по-китайски и пальцами, унизанными кольцами, разбирали принесенные с собой цветы и ставили их в огромные напольные вазы.

Падре Тони остановился в дверях и посмотрел на суетящихся дам и на единственный неприбранный угол комнаты с чувством облегчения. Этих женщин он знал и понимал. Они были набожны, немолоды и очаровательно некрасивы. Миниатюрная миссис By, ковыляя, обогнула стол и направилась к священнику (она представляла собой классический тип китаянки — от головы до крошечных ступней). Ее личико напоминало злобно сморщенный кокосовый орех, но падре Тони так к ней привык, что был готов расцеловать ее, обнять, схватить в охапку и закружить в танце по белым и черным квадратам.

— Какие великолепные цветы, миссис By!

— Увы, даже они не в силах заглушить вонь, падре!

Остальные дамы чуть не задохнулись от возмущения и закатили глаза, но падре Тони громко рассмеялся. Эта классическая китаянка говорила по-английски со странным акцентом, поскольку воспитывалась в монастыре у ирландских монахинь.

— В этом нет ничего смешного, падре. Вечером в пятницу прямо отсюда я отправилась на маджонг к мисс Чонг Бянь — это та самая дама, которая подумывает об обращении в христианство. Ну так вот, как только я вошла, она начала принюхиваться, а потом отвела меня в сторонку, попросила не обижаться и сказала, что, как ей кажется, от меня пахнет. «Да, дорогая, — пришлось мне объяснить, — я только что от добрых отцов из монастыря святого Андрея, а потому, пожалуйста, извините меня — я не успела вымыться и переодеться».

— Ах, миссис By, значит, из-за вас я потерял возможность обратить в истинную веру еще одну душу.

— Но по-моему, она была очень заинтригована, падре, и, очевидно, решила, что мы тут все вместе валяемся в грязи или что-то в этом роде. Я не стала ее разубеждать. Язычникам только на пользу, когда их поддразнивают, верно?

— Я содрогаюсь при мысли, каково приходится бедному мистеру By!

— О, он-то поклялся, что разрешит себя крестить только на смертном одре.

— Но это ведь, конечно, не значит, что его смерть следует ускорить?

— Вы всегда так жестоки ко мне, падре Тони! — воскликнула китаянка и, топнув маленькой ножкой, заковыляла к своим цветам, а падре, подмигнув хихикавшим дамам, напустил на себя уверенный вид и прошел в дальний конец комнаты.

Она стояла и глядела в окно, но, как только он подошел, резко повернулась, и падре Тони с беспокойством всмотрелся в ее бледное лицо — на фоне небесной голубизны глаза ее зловеще сверкали под черной шляпкой, а щеки тонули в черных мехах.

— Миссис Эскобар?

— Вы отец Тони?

— Да, так меня зовут почти все, увы. Это еще один крест, который мне приходится нести. Садитесь, пожалуйста. Сегодня утром звонил мой брат, он был несколько встревожен. Вы, как мне известно, исчезли вместе с ночным мраком, но он был уверен, что вы придете сюда сегодня.

— Он сказал почему?

— Сказал, — ответил падре Тони, садясь за стол напротив нее, — но, боюсь, я неправильно его понял. Пепе так легко возбуждается, а когда он говорит по телефону, то все путает. Сегодня утром он кричал в трубку, что я не должен уговаривать вас завести детей и молиться. Я спросил его, не пьян ли он.