Лазутчик в цветнике - Дональд Уэстлейк

Почти под самым окном, в которое я заглядывал, сидел сам Джек Армстронг. Во всяком случае, я решил, что это он, ибо на человеке была та униформа, какую ему и следовало носить, и он обладал таким же внушающим страх телосложением. Он сидел спиной ко мне и трудился, отчего его спина ходила ходуном.

Какое горе. Для него, для меня, для всех нас. Человек накручивал рукоятку печатного станка!

Увидев, как он вращает ее, как листы бумаги один за другим скользят в лоток, я пережил странное мгновение, полное дурацких диких детских несбыточных мечтаний: мне вдруг показалось, что все мои грезы, все идеалы, все надежды на совершенство мира вполне осуществимы, причем без большого труда. Сколько же у нас общего с этим парнем. Это такое знакомое и такое бессмысленное движение рукоятки печатного станка служило связующей нитью между нами, символом нашей общей преданности делу и нашей глупости. Оставалось только поговорить с ним, объяснить, показать, доказать, подчеркнуть… Да, наверняка!

На дальней стене, за колышущейся спиной Джека Армстронга, висел громадный цветной портрет Адольфа Гитлера (только голова, плечи и, конечно, усики). Фюрер смотрел на меня тяжелым взглядом, полным мрачной подозрительности и как бы предупреждавшим о пагубности нигилизма. По бокам портрета висели прибитые к стене огромные нацистские флаги, до боли знакомые красные полотнища с белыми кругами посередине, в которых была намалевана черная свастика.

Объяснить ему? Показать ему? Доказать ему?!

Реальность гибельна для любых символов. Она навалилась на меня, будто всесокрушающий кистень. Вряд ли здесь подходящее место, вряд ли сейчас подходящее время, вряд ли я в подходящем обществе, чтобы разом совершить прыжок в золотой век. Да, у нас с этим парнем был общий опыт: и он, и я накручивали рукоятки печатных станков. Но я делал это, потому что не мог раздобыть более совершенную полиграфическую технику, а вот Армстронг, вне всякого сомнения, бился с печатным станком, потому что не мог раздобыть автомат. Различие, быть может, едва уловимое, но определяющее.

Ладно, к делу. Раздираемый нежеланием приступать к выполнению задания и стремлением как можно скорее покончить с ним ко всем чертям, я сжал левую руку в кулак, выставил вперед костяшку среднего пальца, лизнул ее на счастье и постучал в окно.

Армстронг едва не забрался в свой станок. Он настолько обезумел от испуга, что я в тот же миг раз и навсегда перестал бояться его. Может, он и был самым ярым из всех последователей Адольфа Гитлера, но это не имело значения. Все остальные члены группы Юстэли и Тай… Леон Эйк (Леон Эйк, Леон Эйк, Леон Эйк, это необходимо запомнить!), возможно, сумеют внушить (и еще внушат) мне ужас, но Джек Армстронг — никогда! Я только что вырвал его клыки.

Я снова постучал в окно — не для того, чтобы помучить бедного мальчика, просто делать больше было нечего. Если я буду стучать достаточно часто, рано или поздно нацист очухается и поймет, что это за звук. А поняв, повернется к окну, и тогда я покажу ему свою физиономию, после чего мы, возможно, начнем общаться.

Мое второе «тук-тук-тук» не помогло. Услышав его, гитлеровский штурмовик шарахнулся от печатного станка и забился в темный угол за печкой. Теперь я видел только его горящие глаза.

(Мне кажется, это может служить еще одним подтверждением тому, что человек бывает наиболее уязвим, когда против него обращают его же излюбленное оружие. Например, сотрудник ФБР — кажется, это был А — отказался от своей теории языка знаков, стоило мне бросить на него один-единственный многозначительный взгляд. Или газетные сообщения, которые все мы читали и в которых говорится, что рекламные агенты, оказывается, сами скупают едва ли не все рекламируемые их коллегами и больше никому не нужные товары. А чтобы до полусмерти затерроризировать террориста, достаточно среди ночи постучать в окно его дома.)

Пришлось искать более действенный способ привлечь его внимание, иначе он мог со страху и вовсе удрать из подвала. Я поразмыслил секунду-другую и решил выбить на окне знакомый Армстронгу ритм: ать-два, ать-два. По моим расчетам, это должно было навести фашиста на мысль, что к нему стучится «свой» стукач.

Так и вышло. Заслышав меня, молодчик вылез из-за печки. Он все еще держался настороженно, но, по крайней мере, обрел способность двигаться. И задвигался. С опаской приблизился он к окну, а я тем временем сделал все возможное, чтобы меня было видно как можно лучше. Наконец гитлеровец открыл задвижку и чуть-чуть приподнял оконную раму — ровно настолько, чтобы я мог расслышать его шепот:

— Кто вы? Чего вы хотите?

— Зеленые рукава, — ответил я. Это был пароль, по которому мы прошли на учредительное собрание. Может, услышав его, Армстронг вспомнит меня.

Нет, не вспомнил. Он спросил немного окрепшим голосом:

— О чем это вы? Нализались, что ли?

— Нет, — шепнул я. — Это Рэксфорд.

Его зрачки расширились, а шепот превратился едва ли не в визг:

— Что вы тут делаете? Вы с ума сошли?

— Мне нужна связь с Юстэли и… Леоном Эйком, — ответил я. — Направьте меня к ним.

— Почему я?

— Ваш номер был в телефонной книге.

— Послушайте, — зашептал Армстронг, — у меня и без вас хватает дрязг с предками. Они спят наверху. Если узнают, что вы приходили сюда…

— Не узнают, — пообещал я. — Свяжитесь с Юстэли и Эйком, скажите, что я здесь, и все. — И чуть резче добавил: — Вы член группы или нет?

— Э… ну… конечно. Естественно.

— Так чего ж вы тогда?

— Нельзя, чтобы папаша узнал, — умоляюще ответил нацист. — Он и так грозится выкинуть отсюда все эти вещи. Если ему станет известно, что я вожу дружбу с людьми, которых разыскивают по подозрению в убийстве…

— Я залег на дно на целых пять суток, — заявил я, стараясь придать своему голосу зловещие нотки. — Я умею не шуметь, когда не надо, можете не беспокоиться на этот счет.

— Ну, ладно, — прошептал он, по-прежнему неохотно, но уже без напряжения. — Обойдите дом, там есть черный ход. Я вас впущу. Только без шума, Христа ради.

— Хорошо.

Стараясь не шуметь, я обогнул дом и по гудроновой дорожке для машин подошел к задней двери — непременной принадлежности любого особняка. Она, как водится, скрипнула, когда Армстронг потянул за ручку. Заслышав скрип, он поморщился и шепнул:

— Ступайте в подвал.

Я отправился в подвал. Гитлер оглядел меня с портрета и, должно быть, решил, что таких, как я, лучше сразу пускать в расход. Следом за мной, нервно топая ногами, в подвал вошел Армстронг.

— Садитесь, — шепотом пригласил он. — Я позвоню Юстэли.

Рядом с печатным станком стоял старый письменный стол, а на нем — телефон. Очевидно, именно его номер был внесен в справочник в графе «Национальная комиссия по восстановлению фашизма». Наверху, должно быть, стоит телефон, которым пользуется отец Армстронга и который, надо полагать, не служит средством связи между мятежниками.

Пока Армстронг вполголоса бубнил в трубку (он делал это довольно долго), я слонялся по подвалу, разглядывая убранство. Пробежав глазами листовку, которую печатал приспешник Гитлера, я понял, что у нас с ним не так уж много общего: сам я вряд ли когда-либо напечатал бы бумагу подобного содержания. Потом я изучил ярлычок на одном из нацистских полотнищ и увидел, что оно изготовлено в Саванне, штат Джорджия. Наконец, я уселся на табуретку возле бара, от нечего делать заглянул за стойку и заметил на полу открытый деревянный ящик, почти доверху наполненный ручными гранатами.

Мне сразу стало тошно.

15

Двадцать минут третьего ночи. Я сидел в отдельной кабинке в ночном кафе на бульваре Куинс, за дюжину кварталов от всемирной штаб-квартиры Джека Армстронга, и разглядывал безлюдную улицу. Батарея светофоров, целых восемь штук, висевших на разной высоте, более-менее слаженно выполняла свое унылое упражнение: сперва все зеленые, потом — зелено-красные, затем — просто красные и, наконец, достигая совершенства симметрии, снова зеленые. Это было похоже на невероятно замедленный фейерверк. Очень скучное зрелище.

Внутри кафе было двое посетителей и два работника. Один из них, в грязном белом халате, управлялся за стойкой. Сейчас он стоял и, скорчив противную рожу, орудовал у себя в пасти зубочисткой. Второй работник, еще грязнее первого, производил впечатление пропойцы, который вот уже пять суток не припадал к бутылке. Его обязанности сводились к тому, чтобы толкаться среди посетителей и возить по полу тряпкой, пропитанной хлоркой. Посетитель номер один был коренастым мужчиной лет сорока с небольшим, в кожаной куртке. Он сидел у стойки и пил кофе с пончиками, с громким плеском обмакивая их в чашку, а затем поедая с еще более полнозвучным чавканьем и хлюпаньем. Вторым посетителем, который сидел в отдельной кабинке над чашкой вчерашнего кофе и датским пирожным, испеченным на прошлой неделе, был ваш покорный слуга.