Путешествие в Россию - Йозеф Рот

Приложения

Священная нефть

Из Баку в Сабунчи, где добывается больше всего нефти, ведет электрифицированная железная дорога. Она построена в прошлом году, и еще не совсем готова. (Трамвай в Баку – тоже дело рук советской власти). Население гордится дорогой. Советская власть может рассматривать ее как локальную, но с точки зрения пропаганды очень важную победу. Не исключено, что прежним промышленникам добыча нефти здесь обходилась дешевле и они извлекали больше выгоды, чем теперешние государственные предприниматели. Но если честно, ни Нобели, ни Ротшильды не построили тысячам своих рабочих, инженеров и служащих железную дорогу. Чтобы добраться в такую даль, шли пешком, ехали в повозках, на примитивных телегах. Теперь каждые полчаса из Баку по широкой колее ходит опрятный, современный поезд. Европейца этим не удивишь. Но для гражданина советских республик эта дорога – не только долгожданное средство сообщения; это символ, истинный символ. Это единственная дорога такого рода во всей России. То, что мы расценивали бы как неотъемлемую часть технического прогресса, приобретает в этом евроазиатском захолустье политический смысл. Дорога сохраняет и подпитывает оптимизм нефтяников, среди которых многие имеют относительно высокие заработки (до трехсот рублей в месяц), где бытуют прочные революционные традиции и где все заведомо верят в новое государство. Так рельсы, вагоны, цемент и кирпичи приобретают политическое и историческое значение. Прежние предприниматели такого наверняка не предвидели.

Вагоны набиты до отказа задолго до отправления поезда. Жарко, обычный в этих местах темпераментный ветер сменился робким, солнце жалит сквозь стекло и раскаляет стену, крышу и пол. Пассажиры жалуются на жару – благодатная возможность поговорить обо всем на свете. Вижу турецких пролетариев, награжденных красным знаменем, на груди у многих значки членов партии, рядом турецкие женщины, лица по ритуалу закутаны, вот пожилой шейх, ему освобождают место, без особого подобострастия, но с толерантностью, которая пока не сама собой разумеется и похожа на демонстративную вежливость. Армянский священник читает книгу, я подумал, что-то религиозное; но нет, это одна из бесчисленных новых брошюр. Лоточник продает восточные сладости, халву, пахлаву, липкие, все в сахарной пудре, разноцветные, но довольно скучные сласти, жевательную резинку, которую глотают, если удастся отлепить ее от гортани. «Беспризорники», бездомные дети, сидят на подножках, проскальзывают между ног пассажиров, их хватают, ссаживают, но они удивительным образом находят лазейки и просачиваются обратно в поезд. Много полупролетариата и люмпенов – нефть притягивает всех, выглядят они угрожающе, но на деле безобидны и голодны. У многих взгляд трогательно-прекрасный, сияющий – и всё же затравленный. Вспоминаю тяжелый взгляд из-под усталых век у армян, трагический взгляд еврейских [… ] турко-татар сквозь полуприкрытые веки, влажные большие зрачки мусульманки, выглядывающие между слоями ткани, как дикий зверь между прутьями решетки. Кондуктор, упрашивая пропустить, прокладывает себе дорогу. На нем желтая льняная блуза с безвкусными значками, в которой он напоминает кондукторов в английских колониях. Это современная, технически оснащенная Россия с американскими амбициями. Это уже совсем не Россия.

Эти внезапно возникающие вышки, черные, тяжелые, железные – совсем не Россия. Эти буровые вышки – триумфы, символы и откровения великой власти по имени петролеум. «Нефть» – говорят русские, и в этом слове скрыта вся потная влажность материала. Историческое звучание, исторический вид! Атмосфера капитала, авантюры, сенсации и романа. Величайшая колониальная держава поглядывает на эти вышки, и величайшая континентальная держава рьяно их удерживает. В одной только этой местности с легкостью добывают примерно полмиллиона тонн в день, щедра кавказская земля. Тысячи квадратных километров остаются пока не исследованными и многообещающими, вулканы, каждую пару месяцев подающие огненные сигналы, свидетельствуют о подземных миллиардах. (Какой скудной и ничтожной представляется по сравнению с этим галицийская земля Дрогобыча и Борислава!) Давайте деньги, деньги, деньги! – вопят вышки. Вот десять тысяч, вот уже двадцать – а мы хотим стать сотнями тысяч, хотим стать миллионами!

В Сабунчи перед маленьким вокзалом – пруд, затянутый зеленовато-голубой ряской, а за ним жуткая, круто забирающая вверх, грязная, пыльная дорога. Она ведет к источникам и в город, преодолевая холм, на вершине которого стоит церковь, потерянная, странная, беспомощная, не составляющая конкуренции вышкам, одинокая среди тысячи врагов, вплотную к советским властям. По обе стороны от пруда в ожидании замерли бесчисленные стаи пыльных дрожек. Кучера стоя возвышаются над сиденьями, напоминая римских возничих на колесницах, все одновременно кричат. Поблизости от Сабунчи расположены укромные, чинные, вечно летние дачи. Иногда – но редко – появляются пассажиры, которые хотят в дрожках доехать до дач. Но «фаэтонов», которые ждут, в сто раз больше. Все кучера хором кричат «Барин!» Двадцать раз в день каждый надеется, что выберут его, двадцать раз выбирают не его, тысячу раз он кричит. Здесь теория вероятности не действует, это лотерея. Странные существа люди: ради ничтожного шанса теряют целый день. У кучера натура игрока. Торговцы перед мрачными деревянными ларьками хрипло перекрикиваются. Их спокойные восточные души полны возбуждения. Нефть меняет характер человека. Нефть воспламеняет, еще не успев подняться на поверхность. Нет здесь ни азиатских, ни русских черт. Это город золотодобытчиков из американского фильма.

Слева рыночная площадь, в форме [… ] квадрата. Невероятно огромные тыквы, круглые и овальные, покрывают землю. Плоды, напоминающие яйца великана, сочная пища народа. Кто съедает все эти тыквы? В Сабунчи живут более двадцати тысяч рабочих; но здесь по меньшей мере в три раза больше тыкв. Перед этими порождениями расточительной природы меркнут грозди винограда, финики, фиги, груши. С сотни прилавков торгуют фруктами, хлебом, мясом, продают жирных свиней, больших, с черными пятнами, тяжеловесных, но юрких, как собаки; свиней, живущих в высоком темпе: южная, задорная причуда творца. Справа, на холмистой земле, стоят дома, печальные, голые, рыжеватые: можно подумать, что с них сняли кожу. Темные прихожие уходят в глубину, жилье открыто всем глазам, комнаты источают затхлость и тепло, густой запах стесненной жизни, столь близкий запаху смерти. Горизонт нигде не просматривается; сплошь вышки, вышки, вышки, черные, как штрихи, напирающие одна на другую; такое впечатление, что они не стоят на земле. Они так многочисленны и так тонки, что мерцают перед глазами, будто в вечном движении. Вы отводите взгляд, и всё равно видите их чудовищное количество. Смотрите на них снова – и кажется, что за секунду они размножились, их постоянно видно, они непрерывно рожают, они поглотят весь большой рынок, огромные тыквы, ветхие, больные дома.

Дома эти временные. Рабочие, живущие в них, через два-три года переедут в колонии. В Азербайджане строятся