Белоснежка и Аллороза - Эд Макбейн

Удивительно, но другим девушкам Трейси тоже очень нравилась, хотя благодаря ее красоте и притягательности ей доставались доллары, которые могли бы достаться кому-то другому. Но в Трейси было что-то располагающее: она обо всех хлопотала и беспокоилась, как наседка, особенно если кто-то из девушек заболевал, сипел и шмыгал носом; она охотно делилась секретами, как ухаживать за глазами, ногтями и волосами, показывала, как двигаться и даже — как улыбаться. Словно она уже стала кинозвездой и могла позволить себе давать советы менее везучим. Странно, но за какой-то месяц Трейси стала звездой клуба. Причем — для всех. Не только для парней, толпившихся у сцены, когда она поднималась на нее, и выстраивавшихся в очередь, чтобы попросить ее станцевать для них или посидеть с ними за столиком и приласкать их, — знаете, какие у нее были волшебные руки! Но она стала кумиром и для девушек, которые просто боготворили ее. Трейси — то, Трейси — это. Как сделать соски тугими, носить ли одну сережку или две, как укротить парня, волосатую скотину, и вместе с тем заставить его платить… Трейси, Трейси, Трейси — и так всю ночь напролет.

Молодые парни поклонялись ей, естественно, — она была своя, жила рядом и в то же время являлась воплощением мечты. Еще бы! Такое чудо! Дивные светлые волосы, сияющие глаза, сладостная, как девственница, а сложена-то как… Господи! Умереть не жалко ради того, чтобы увидеть, как шевельнет она своим розовым мизинчиком.

Гораздо более сложные игры затевала она со стариками.

Танцевала, главным образом, для них, — думаю, потому, что они платили щедрее, чем молодые парни. Трейси, бывало, всю ночь ожидала их у двери, чтобы развеселить, взбодрить своим выступлением на сцене, заставить почувствовать себя всесильными, когда она подходила к их столикам. Так она и добывала свою часть долларов. Заигрывая со стариками. Они с такой же готовностью тратили на нее деньги, с какой зашибали их в своей юности в какой-нибудь глуши. Трейси никогда — насколько это было известно Сильвии — ни с кем не закрывалась в пикапе. Правда, лишь потому, что в этом не было необходимости. Золото добывалось в самом клубе, и, даже поделившись добычей с Ангусом, Трейси приносила домой каждую неделю увесистую пачку банкнот.

Почти все заработанные ею деньги Трейси — как полагала Сильвия — тратила на платья. Жила она, пока работала в клубе, недалеко от набережной Шорохов, в крохотном домишке на сваях, притулившемся на клочке земли как раз перед Северным мостом, ведущим к набережной. Это место находилось в бухте, где много подвижных домов — трейлеров, автофургонов, а также дерьмовых притонов, разбросанных на берегу. Сильвия была у Трейси только один раз. Ее крохотная квартирка блистала чистотой, но обставлена была плетеной мебелью, хозяин скорее всего обзавелся ею на распродаже. Шкафы были забиты одеждой. Нетрудно догадаться, куда уходили деньги, заработанные Трейси, — на платья и туфли, блузки, юбки и свитера, на очень дорогую, модную экипировку. Вещи в основном были совершенно новые и выглядели неношеными.

За исключением красного платья, уточнила Сильвия.

Это дешевенькое платье Трейси надела, когда впервые отправилась из штата Джорджия в Голливуд. Пока добиралась на попутках, износила красное платье и красные туфли. Трейси относилась к этому платью как к талисману, который приносит удачу. Оно было на Трейси всю дорогу до Калифорнии, и даже тот факт, что она не стала кинозвездой, не изменил ее отношения к платью: оно было первым «взрослым» платьем, которое она приобрела, собираясь порвать с прошлой жизнью и встать на ноги.

Позже Трейси — так она говорила Сильвии — никогда не выходила в этом платье, надевала его только после душа, чтобы набросить на себя что-нибудь, пока сушишь волосы и покрываешь лаком ногти. Она не носила платье из-за чернильного пятна где-то у талии. Однако не могло быть и речи о том, чтобы выбросить его. В нем таилось нечто удивительно комфортное. Запахнешься — и все… Никаких тебе «молний» и застежек. В своих воспоминаниях Трейси снова и снова возвращалась к тем дням, когда она готовилась покинуть Джорджию. Платье напоминало о решении, которое тогда было принято ею: стать кинозвездой. Может быть, поэтому Трейси и накидывала его на себя всякий раз, когда выходила из душа, чистая и обнаженная, свежая и пахнущая мылом. Платье возвращало ей ощущения шестнадцатилетней девушки. Трейси уверяла Сильвию, что не выбросит его, даже если станет богатой и знаменитой. А это обязательно произойдет, она не сомневалась.

И вдруг в один прекрасный день — в июле — она не пришла в клуб.

Никто не знал, где она.

Кто-то пытался дозвониться к ней — девушки беспокоились, не больна ли? Но никто не брат трубку. Сильвия на следующее утро отправилась к Трейси, хотела убедиться, что с ней все в порядке. Постучала в дверь, но никто не ответил. Из-за соседней двери ей сообщили, что если она разыскивает хорошенькую блондинку, то эта девушка куда-то укатила. Большая дорогая машина заехала за ней, шофер из цветных помог собрать вещи и погрузить их в багажник. Куда машина отвезла ее — неизвестно. Уехала по направлению к мосту, к набережной Шорохов.

— Тогда я в последний раз слышала о ней. — Сильвия помрачнела. — Я потеряла ее. Мы все ее потеряли. Без нее клуб уже не был таким, как прежде. — Сильвия умолкла. — А теперь, — произнесла она после паузы, — Трейси мертва.

— Эта машина… — сказал Роулз. — Соседка случайно не заметила номерной знак?

— Это был мужчина, — поправила Сильвия. — Сосед.

— Он заметил номер машины?

— Не знаю. Я не спрашивала его.

— Как его зовут, помнишь?

— Я не спрашивала, как его зовут. Просто парень какой-то высунулся из-за двери и сказал, что Трейси уехала.

— Можешь нам дать ее адрес? — спросил Блум. — Где жила Трейси?

— Я не помню адреса, но могу объяснить, как туда добраться. Вы узнаете дом, как только увидите. Это единственный в бухте дом на сваях.

Глава 8

В Калузе нет «золотого» пляжа.

Вы не найдете здесь территории, где особняки или поместья не располагались бы бок о бок. Ближайшим, оберегаемым для самых зажиточных семей участком считается, должно быть, остров Фламинго — искусственная насыпь в бухте, южнее дамбы Каотеса. Но даже это место, несмотря на то что многие дома обходятся их владельцам в пятьсот тысяч долларов, — скорее тщательно ухоженный и возделанный клочок побережья, нежели растянувшийся на многие мили роскошный «золотой» пляж. Богатые обычно покупают именно пространство, не участки. Однако при тамошней скученности это просто невозможно для всех желающих.

Лишенные обширных территорий богатые особняки частенько возникают как из-под земли, приводя в изумление жителей Калузы. Вы проезжаете мимо целой кучи лачуг, сбитых из толя и дерева, сворачиваете за угол — и внезапно попадаете на ухоженную лужайку с изумрудной травой. Лужайка окружена кованой решеткой, за ней работает поливочная машина, а в глубине высится дом, ослепительно белый в солнечном свете. Или вы вдруг утыкаетесь в высокую стену, огораживающую кусок берега, и уже знаете, что за ней — миллионный особняк, и плавательный бассейн, и теннисный корт. Подобно Топси из «Хижины дяди Тома», Калуза развивается, прогрессирует, преуспевает.

Мой коллега Фрэнк, однако, пророчествует, что когда-нибудь все это богатство превратится в элегантный, залитый солнцем хлам. Он, правда, не совсем уверен в той части прогноза, где речь идет о солнце. Фрэнк утверждает (и он прав), что январь и февраль в Калузе могут быть хуже, чем в любом другом месте в США, потому что вы-то настроены на тепло, а когда температура ночью вдруг падает до сорока по Фаренгейту — вы не готовы к таким выкрутасам. Фрэнк надеется, что, когда программа так называемого «Зеленого дома» в Нью-Йорке будет полностью реализована, там установится такой же теплый и мягкий климат, какой иногда бывает в Калузе. «Иногда» — любимое словечко Фрэнка. Когда я спрашиваю своего коллегу, почему бы ему не вернуться в Нью-Йорк, раз уж он не может привыкнуть к местным условиям, Фрэнк возмущается:

— Что — и отморозить себе кишки?

Фрэнк не еврей, но любит украшать свою речь еврейскими словечками, якобы они выдают в нем жителя Нью-Йорка. Это не единственная странность Фрэнка; у него их много.

Особняк Уиттейкеров на Бельведер-роуд был достопримечательностью Калузы. Выходивший фасадом на залив, он отхватывал шесть акров у прибрежной зоны и был окружен еще шестью акрами невозделанной земли. Купил эту землю Гораций Уиттейкер еще в те дни, когда побережье было усеяно рыбачьими деревушками. Эти дополнительные шесть акров не обрабатывались намеренно, их оставили в первозданном виде. Миновав кварталы с тысячедолларовыми особняками, вы переходили как бы в другую эпоху и получали возможность увидеть город таким, каким он был до того, как подвергся перестройке по разным схемам и планам.