Присутствие духа - Макс Бременер

Она спросила медленно:

— Они куда переехали, им кто велел? — И, отважась, быстро: — А бабушка — где?..

Воля отвечал:

— Им велели немцы — есть фашистский приказ, понимаешь? — и они переехали в гетто. — Это еще была правда, но она кончалась. Сейчас или через минуту он должен был солгать. — Из гетто запрещено выходить, и туда, в гетто, — оно огорожено забором, — нельзя никому входить. — Он все не мог оторваться от правды; ему казалось, Маша сразу заметит, едва он сделает это.

Ему хотелось зажмуриться, хоть чуть помедлить, по он инстинктивно почувствовал, что нельзя ложь от правды отделять паузой, и продолжал без передышки:

— Бабушка тоже не может сейчас оттуда уйти. Но я туда обязательно буду лазить через забор, я запомнил такое место, где удобнее… И буду навещать бабушку, доктора с мальчиком, Риту. А Риту я еще на новом месте не нашел… — заключил он растерянно, вспомнив об этом.

Маша сказала:

— Иди, тебя тетя Катя покормит. А потом, — добавила она и чуть понизила голос, — я тебе дам шоколадку с тремя поросенками, которую я нашла в кармашке у куклы. Мне ее дядя Женя купил до войны. Представь себе, я забыла, что она там лежала…

И Воля, казалось, впервые услышал, как мягко и мило она произносит шипящие («в кармашке», «лежала»), как забавно в ее речи взрослое «представь себе», заметил, как добро и родственно она на него глядит… Он в одно время ощутил и сказал:

— Я тебя люблю.

Она ответила, будто соглашаясь с ним:

— Хорошо.

— А зовут-то тебя как? — спросил он, чтобы еще раз услышать ее мягкое «ша».

Она сказала, изумляясь, округляя глаза и слегка от него отстраняясь:

— Маша…

Воля опустил ее на землю и пошел в дом. Из-за двери комнаты немца приглушенно доносилась размеренная, когда-то, кажется, слышанная речь. Вдруг несколько слов прозвучали отчетливее, и Воля, замерев, узнал государственный голос диктора Московского радио. Затем сквозняк распахнул дверь, возле которой остановился Воля. Голос разом прервался. Бабинец — только он один был в комнате — сделал Воле нетерпеливый знак: входи, коли уж стоишь на пороге!..

Микола Львович снова включил небольшой приемник немца, стоявший на табурете у стены, под портретом Гитлера. И тот же голос, звучавший тихо и мощно, стал читать сообщение Советского Информбюро…

Воля услышал, что за минувший день на фронте не произошло существенных перемен, что упорные бои продолжались на Смоленском направлении («Значит, Москва — наша!»). Но раньше, чем он услышал это, раньше, чем первые слова диктора соединились в фразу, в мысль, Воля по голосу его ощутил: не разбита Красная Армия, живо наше Государство!..

Он придвинулся к приемнику ближе, прильнул к нему, но Микола Львович велел ему стать у окна: немец не должен был войти в дом незамеченным и застигнуть их в своей комнате.

Радио вещало об успешных контратаках наших рот и батальонов на разных участках фронта, о внезапных ударах партизан по фашистским базам, о пущенных под откос эшелонах с немецкими солдатами, и Воля, упоенно вбирая это в себя, недоумевал, почему вначале диктор сказал, будто за истекший день на фронте не произошло перемен, — ведь вот же сколько побед!..

Он наблюдал в окно за улицей, жалея проходивших мимо людей: старика, девушку, женщину с младенцем, — они не знали того, что знал он!

У него мелькнуло в голове:

«А если…»

Додумать он не успел.

— Огромные потери противнику наносит партизанское соединение, где комиссаром товарищ Г., - возвестили радио. — Только за последние две недели партизаны разгромили и уничтожили…

«…Где комиссаром товарищ Г.» Не о Гнедине ли это? Нет, это чудо — подойти к приемнику и сразу про него услышать! Но уже через минуту чудо показалось Воле возможнее, и он спросил Бабинца с надеждой, как спрашивают о вероятном:

— Про отца сначала… ничего не передавали?

И тут увидел немца, спешащего к дому.

— Дядь Микола, идет!.. — предупредил он.

— Так-так. Спасибо за галушки, где тут дверь?.. — скороговоркой, весело произнес Бабинец, выключая приемник и выходя вслед за Волей.

Это была его любимая присказка. Давно уже он ее но вспоминал и вот — ввернул…

Не откладывая, Воля записал все услышанное по радио в свою школьную «общую тетрадь», наполовину исписанную на уроках литературы в седьмом классе, брошенную перед каникулами в ящик до осени… Осенью она опять должна была ему послужить — на гладкой глянцевой странице в самой середине тетради Воля после экзаменов крупно вывел печатными буквами, точно на двери:

«8-й класс».

Теперь на следующей странице он, торопясь, записал сообщение Совинформбюро, поспешно, жадно проглотил несколько ложек ячневой каши, которой до войны Екатерина Матвеевна почти никогда не готовила, потому что это была «Волина нелюбимая каша», затем принялся уже не столь поспешно, но все-таки быстро переписывать сводку.

Он переписал ее аккуратным, разборчивым почерком — раз, другой, третий… И оттого, что перед ним лежала знакомая школьная тетрадь, над которой так привычно было склоняться, уставясь в нее, оттого, что писал он старательно и в то же время подгоняя, подстегивая себя, в нем ожил вдруг забытый ритм его недавней жизни… Воспоминание о том, как он вставал, бежал в школу, косясь на часы, решал контрольную, прыгал в физкультурном зале через «коня» — «поспевал, не задерживал, шагал», — пронизало его с головы до пят.

В следующие часы Воля двигался в этом опять обретенном ритме, заботясь, казалось, лишь о том, чтоб из него не выбиться.

Он еще раз сбегал в город. Прошагал мимо входа в парк, мимо ворот базара, мимо здания нарсуда, занятого теперь городской управой, — здесь, на самых видных местах, немцы вывешивали свои приказы и объявления. Он прикидывал, как быстрее и скрытнее дойти ночью от городской управы к базару, от базара к парку; где потом, выполнив задуманное, провести остаток ночи.

Совсем близко от управы живет… раньше жила Рита. От базара рукой подать до дома Шурика Бахревского. Сквозь парк, а потом огородами можно, пожалуй, добраться до… Воображение нетерпеливо прервало эти мысли, скачком перенесло его в завтрашнее утро, и он увидел, как люди, остановясь перед стендами, читают советскую сводку, наклеенную им поверх фашистских приказов!..

В ту минуту, когда Воля услышал первую фразу сообщения Совинформбюро, он представил себе именно это: нашу сводку там, где люди привыкли читать обращения оккупантов. И это же — яснее, отчетливее, чем час назад, — рисовалось ему теперь.

Почему-то он не сомневался, что все ему удастся на славу, и только одна тревога то вспыхивала с гудением, то уменьшалась, затаивалась в нем, как огонь в головешке… Вдруг Екатерина Матвеевна просто-напросто не выпустит его ночью из дома, встанет у двери и преградит путь! Что тогда?!

Торжество и унижение сменялись на Волином лице, он то несся вскачь, то брел, бормоча что-то. К счастью, немцам, попадавшимся ему по дороге, не было до него никакого дела.

Все в доме уснули. Воля встал и неслышно, так, что ни одна половица не скрипнула, дошел до двери. Очень медленно он стал ее приотворять. Екатерина Матвеевна на кровати не пошевелилась, но Маша подняла голову над подушкой и шепотом окликнула его:

— Ты куда идешь?

— К бочке… напиться. — Он приложил палец к губам. — Спи. Я на минуту… (Из крана во дворе вода больше не шла, ее приносили из колодца, что на соседней улице, и наполняли ею бочку.)

— Напиться?.. — переспросила Маша. Она знала, что во двор Воля выбегает в трусах и майке, босой, а сейчас на нем были брюки и куртка, и, кроме того, он надел тапочки, завязал потуже шнурки.

Тут Воля и сам сообразил, что оделся так, как одевался, направляясь в город, как одевался, чтоб не стыдно было показаться людям. Сейчас, однако, свои — местные — никоим образом не могли его увидеть на ночных улицах из-за комендантского часа, немцам же он не должен был попасться на глаза, потому что они, конечно, сразу с ним расправились бы…

— Маша, — сказал он ей на ухо и с двух сторон заслонил свои губы ладонями. — Я слушал сегодня, что передавали по радио из Москвы… Наши воюют здорово! Твой папа бьет фашистов!.. — Воля вспомнил, как Бабинец ему сказал: «Про то, что мы радио слушали, — ни одной душе!» И продолжал, еще более понижая голос, как никогда чувствуя близость другой души: — Я всё записал, что слышал, и сейчас пойду листочки эти расклею на улицах. Поняла? Чтоб все знали, как наши воюют!..

— И что папа бьет фашистов, да?.. — подсказала она.

— Да. — На один миг Воля усомнился в своей серьезности, даже в серьезности своего плана: ведь он был еще так далек от его осуществления, а уже посвятил в него совсем маленькую девочку…

Екатерина Матвеевна застонала во сне, резко повернулась, и Воля замер. Хуже этого не могло быть — рассказав все Маше, остаться теперь дома! Но мать снова задышала глубоко и тихо. Шепнув Маше, чтобы она молчала обо всем, что от него услышала, потому что это тайна, Воля на цыпочках выбежал из дома.