Проданная - Лика Семенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Послышалась возня. Мне представлялось, что Невий схватил управляющего за грудки и тряхнул. Еще и еще. Сопение, шелест ткани, шарканье ног. Удаляющиеся стремительные шаги, писк закрываемой двери.
Снова тишина. Долгая, тягучая. Голос медика:
— Ты в порядке?
Наверное, Огден кивнул, но молчал.
— Кажется, ты в полном дерьме… Что будешь делать?
Опять пауза, заполненная только шелестом материи. Наконец, управляющий ответил:
— Нужно тянуть до возвращения господина.
— Когда он возвращается?
— Точно не знаю. Полагаю, не раньше, чем через неделю. Продержишь эту рабыню на лекарствах до его возвращения. Чтобы неизменно Невий находил ее вот в таком виде.
— Невозможно. Завтра пятый день, лечение будет закончено. По большому счету, она уже здорова. Я могу отключить ее прямо сейчас.
— Делай, что хочешь. Но до приезда отца этот сопляк должен видеть растение. Я между молотом и наковальней! Я не могу отдать эту девку, но и запретить Невию тоже не могу. Она не в статусе наложницы. Повтори. Лечи заново. Зарази и снова лечи, — в голосе управляющего звенела сталь. Не осталось ничего от мягкого скользкого подхалима. — Если господин узнает, что я совершил такую ошибку… и что она за собой повлекла… Я должен был предвидеть… Обязан! И даже девка тут не при чем — все лишь в пику отцу. Сопляк не простит этой чертовой мантии. Это было слишком. Он нарочно услал меня с пустяковым поручением.
— Не похоже на тебя. Обычно ты думаешь на десять шагов вперед, — кажется, Тимон недоумевал. — А уж чтобы мальчишке удалось так запросто тебя запутать… Стареешь?
— Сам не понимаю. Ну? Что ты хочешь услышать? Да, я обделался! Невий никогда не лез в тотус господина. Нужно замять это дело. Так, будто рабыня ни при чем. Пусть лучше думают о его высочестве. Отношения между господами не самые лучшие. Будет неправильно, если отец и сын повздорят из-за какой-то девки. А они повздорят. Это недопустимо. Надеюсь, у сопляка хватит мозгов промолчать об истинной причине недовольства принца Эквина. В конце концов, он сам нарушил отцовский запрет.
— А если не хватит? Он же осмелился. Едва ли думал о последствиях.
— Должно хватить. Иначе в нем мозгов еще меньше, чем думают.
— Но я не могу держать рабыню в таком состоянии. — Мне представлялось, что Тимон качал головой. — Она может пострадать. Не проснуться, в конце концов. Пять тысяч геллеров…
Вновь пауза.
— А это многое бы облегчило…
Если бы я могла — закричала. Хотелось бежать, но тело оставалось совершенно неподвижным, немым. Я не могла сократить ни единый мускул. Лежала, как мертвая, но обострившийся слух ловил каждый звук. Это было так страшно, будто меня заживо уложили в могилу. Управляющий мог в любой момент отдать приказ убить меня. Прямо сейчас. Завтра. Через неделю. Днем или ночью. В сумерках или на рассвете. Когда угодно. И я ничем не могла защититься. Ни словом, ни жестом. Не могла даже кричать или рыдать.
Кажется, медик тоже недоумевал:
— Ты сейчас серьезно? То есть, обделался ты, а вину хочешь спихнуть на меня? Если рабыня умрет — спросят с меня.
Тишина. Сопение. Шелест ткани, будто ее оглаживали ладонями.
— Да все я понимаю… Я чуял, что из-за этой рабыни будут проблемы. Еще там, на Саклине. Веришь? Бывает так, когда чуешь.
Медик вновь загромыхал своим барахлом, в воздухе поплыл тягучий химический запах.
— Бывает… Но, кажется, у господина к этой рабыне особое отношение. Нет? Тем более, если он запретил стерилизовать ее. Похоже, это что-то да значит…
— Похоже… Но я не возьмусь ничего утверждать. Господин не имеет таких склонностей. Вчера оно было, это особое отношение, а по возвращении — уже не будет. Посмотрим. Я был бы рад, если бы господин забыл о ней. Сейчас главное — к его приезду не нажить новых проблем.
Тимон хмыкнул:
— Это точно.
Кажется, Огден вышел. Я слышала удаляющиеся шаги, писк двери. На несколько мгновений стало совершенно тихо, но я вновь услышала возню Тимона где-то в отдалении, будто за перегородкой или в смежном помещении.
Мысленно я пыталась ровно дышать, хотя мое дыхание никак не изменилось. Ровное, спокойное, размеренное. Как и биение сердца. В моем воображении оно рвалось из груди, а на деле билось ритмично, неспешно. Равнодушно. Моему телу было все равно.
Растение. Так назвал меня управляющий. Сейчас это пугало больше всего — совершенная беспомощность. Я должна заставить свое тело слушаться. Не хочу быть растением.
Я не растение.
Я напрягла все внутренние силы, старалась шевельнуть пальцем правой руки. Ощущала свою руку, но она не слушалась. Я казалась самой себе каменной статуей. Но, как же хотелось зареветь! Эти последние несколько дней вместили в себя столько дерьма, сколько не удалось хлебнуть за целую жизнь. И скользкий двуличный управляющий с потребностью одинаково подыгрывать и отцу, и сыну… Такие люди опаснее всего. Обычно они лишены принципов и привязанностей. Они, как флюгеры, смотрят туда, куда дует ветер. Делают только то, что выгодно. Облизывают нужную задницу, не считая это унижением. Осуждала ли я его? Не знаю. Каждый сам за себя. Прикрывает собственный зад — в этом трудно винить. Я для него — никто. Но я отчаянно не хотела, чтобы прикрывались мною. Я не хотела быть никем. Хотела стать чем-то значимым. Только так можно бояться хоть немного меньше.
Кажется, единственный способ выжить — стать значимой для Квинта Мателлина. Рассказать обо всем, наплевав на остальных. На запрет управляющего. Прикрывать собственный зад. Но до возвращения господина, как минимум, предстояло хотя бы дожить.
— Чего тебе опять? — медик к кому-то обращался.
— Как она, господин Тимон?
Гаар. Я сразу узнала ее голос, и внутри потеплело. Поначалу мне казалось, что она предала меня, выдала управляющему, но теперь я так не считала. Если бы она этого не сделала — меня бы уже не было в живых. И,
