Жатва скорби - Роберт Конквест

Но, повторим еще раз, кто они были, эти кулаки? Вопрос важный – именно попытки определить природу классового врага в деревне и подсчитать его численность в конечном итоге завершились гибелью миллионов людей.

Если сформулировать одной фразой, то кулачество как экономическая категория явилось чистой выдумкой партии. Выше говорилось (в главе о военном коммунизме), что именно Ленин переосмыслил этот исторически сложившийся термин и обозначил им выдуманный «новый класс» в деревне. Это иногда признавалось даже большевиками. В опубликованной в 1925 году брошюре Бухарин стал проводить различие между «зажиточным хозяином постоялого двора, сельским ростовщиком, кулаком» и, с другой стороны, преуспевающим земледельцем, который держал несколько наемных работников. Последнего он кулаком не считал[45]. А.П.Смирнов, нарком земледелия СССР, тоже пытался исключить преуспевшего мужика из той семантической путаницы, куда втянул его Ленин. Он указывал, что в собственном смысле слова «кулак» есть тип дореволюционного эксплуататора, который после революции практически исчез из жизни[46]. В аналогичной ситуации Милютин (первый ленинский нарком земледелия) спрашивал: «Что такое кулак? Пока что нет ясного, четкого определения роли кулака в процессе расслоения деревни»[47]. Такого определения так никогда никто и не сделал.

Один из участников партийных дискуссий по сельскохозяйственным вопросам писал, что всякий, кто знаком с реальными условиями, «прекрасно знает, что деревенского кулака прямо выявить нельзя (то есть, если исходить при этом из статистики по использованию наемной рабочей силы). Его нельзя обнаружить обычными средствами, как нельзя определить, является ли он в действительности капиталистом»[48]. Так что в распоряжении партии оставалось лишь психологическое или политическое распознавание кулака, и то был обычный, хотя официально не признаваемый метод для определения классовой дифференциации на селе в последующие, решающие годы.

В печатном органе партии «Большевик» однажды даже предлагали вообще отказаться от понятия «кулак»,[49] но в видении партией деревни сие определение было совершенно необходимым, и она постоянно делала усилия, чтобы не только дать кулаку определение, но и подсчитать точное количество этих своих классовых врагов на селе.

Подсчеты количества кулаков, однако, давали весьма различные результаты. В 1924 году один советский ученый заметил, что, «если бы хорошенько подогнать цифры, то получится два-три процента случаев кулацкой эксплуатации но в действительности наблюдаемые виды эксплуатации вовсе не доказывают их кулацкого характера»[50].

В 1927–1929 гг. к кулакам уже стали относить от 3,7 до 5 процентов крестьян (каждый процент охватывал 1,25 миллиона человек). Но даже Молотов, принимая цифру в З,7 процента, заявил, что установить точное количество кулаков – почти неосуществимая задача[51].

Официальный «Статистический справочник СССР» за 1928 год, которым часто пользовалось политическое руководство (хотя в целях экономического анализа в нем используется термин не «кулак», а «предприниматель») приводит цифру в 3,9 процента хозяйств, или 5,2 процента сельского населения, входящих в эту категорию, и классифицирует их следующим образом:

1. Владеют средствами производства на сумму более чем 1600 рублей и сдают внаем или в аренду средства производства или нанимают рабочую силу в течение 50 дней в году,

или

2. Владеют средствами производства на сумму более чем 800 рублей и нанимают рабочую силу более чем 75 дней в году,

или

3. Владеют средствами производства на сумму более чем 400 рублей и нанимают рабочую силу более чем 150 дней в году.

Следует напомнить всякому, для кого слово «кулак» ассоциируется с богатым эксплуататором крупного масштаба, что в 1927 году у самых преуспевающих крестьян было по две или три коровы и до 10 гектаров посевной площади на среднюю семью из семи человек[52]. Причем доходы на душу населения в самой богатой группе крестьян были лишь на 50–56 процентов выше доходов в самой бедной группе[53] .

Но если по доходам на душу населения разница была невелика, то зато в чисто производственной сфере – и это было важно! – кулаки, составлявшие всего 3–5 процентов крестьянских хозяйств, производили около 20 процентов всего зерна[54].

В эпоху «угара» НЭПа партия умиротворяла кулака экономически, но в политическом отношении она всегда подчеркивала, что необходимо крепить союз против него, союз пролетариата и беднейшего крестьянства[55]. Но, как ни трудно ей пришлось, когда она пыталась определить своего врага, то есть кулака, не легче ей было и при попытке понять, кто же такой ее союзник-бедняк.

Трудности начинались с определения даже самой, казалось бы, ясной экономической категории – «наемный сельскохозяйственный рабочий» (батрак). У большинства из них (63 процента) оказались собственные хозяйства, у некоторых скот (20 процентов), и часто нанимались они не на сезон или год, а лишь на короткую поденную работу – их, таким образом, было трудно отличать от соседней категории «крестьян-бедняков», которые точно так же могли время от времени наниматься на работы. Иногда же в «наймаки» шел вообще не сам крестьянин, а подрабатывал на стороне кто-то из членов его семьи…

Бывало, считали, что понятие «крестьянин-бедняк» включает в себя земледельца с небольшим участком земли и без лошади, иногда выполняющего работу за пределами своего хозяйства. Согласно другому определению бедняка, принадлежавшему Струмилину, ведущему экономисту при Сталине, у того имелось хозяйство, доходы от которого не превышали среднего заработка сельскохозяйственного работника. По другим определениям, у крестьянина-бедняка могла быть лошадь.

Но полная и законченная путаница начиналась тогда, когда теоретики пытались выделить «крестьян-середняков». Она усугублялась попытками поделить этих середняков на «слабых» и «состоятельных». Обычный критерий, с помощью которого их отличали от «бедняков» – это владение лошадью, хотя, как мы говорили, и он оставался предметом партийной полемики. А разделение между середняками и кулаками в большинстве определений основывалось лишь на том, что кулак, мол, использует труд наемных рабочих, и это именно превращает его в глазах партийных теоретиков в некое подобие капиталиста. Но середняки (и даже бедняки!) тоже в страду пользовались наемным трудом. В период борьбы с левой оппозицией Отдел пропаганды и агитации при Центральном Комитете прямо объявил, что «значительная доля в использовании наемного труда приходится на хозяйства середняков»[56]. Тогда придумали другие критерии – например размеры посевной площади в хозяйствах. Но часто бывало, что крупное хозяйство принадлежало большой семье безупречных середняков, а явный кулак, то есть более зажиточный крестьянин, засевал площади поменьше, зато сдавал в аренду сельскохозяйственную технику, спекулировал зерном и тому подобное[57]. Придумывался еще критерий, считавшийся «основным»: кулак за плату давал другим пользоваться своим инвентарем и тягловым скотом[58]. Но некоторые теоретики считали, что сдачу напрокат животных или инвентаря можно скорее отнести к товарным отношениям, чем к классовым[59].

Предпринимались попытки дать определение кулаку (как и середняку), исходя из количества его скота. Но тот, кто считался середняком, поскольку не использовал наемный труд и мало занимался торговлей, иногда (если у него была большая семья) держал трех коров или двух лошадей.

Представитель аграрной секции Коммунистической академии Крицман, выдвигая свою собственную сложную систему определений и подсчетов, заметил, что «наши статистические материалы, к сожалению, мало годятся для такого сравнительно тонкого исследования»[60]. А другой уважаемый советский экономист сообщил (правда, в книге, опубликованной посмертно в 1956 году), что у советских ученых вообще не имеется статистических данных, даже неполных или приблизительных, позволяющих оценить эволюцию в классовой структуре советской деревни ни по одному периоду![61] Западный исследователь насчитал в советской литературе четыре основных определения для каждой классовой категории в составе крестьянства. Эти определения регистрировались в 1925–1928 гг., а на деле их было гораздо больше. Причем как применявшиеся теоретиками критерии классовой дифференциации, так и результаты подсчетов численности «классов» почти постоянно были неодинаковыми[62].

Но даже если бы в распоряжении партии оказались самые точные классовые категории, все равно на простого крестьянина-бедняка особой ставки она сделать не могла. Только четвертая часть бедняков состояла, например, в государственном союзе сельскохозяйственных работников (хотя партийные наблюдатели и этот-то союз считали никуда не годным)[63].