Клиника «Амнезия» - Джеймс Скадамор

Цели я достиг в том месте, где город фактически заканчивался, плавно переходя в склон горы, поросший узким клином пышного тропического леса, вернее, даже подлеска. Над низкими стволами деревьев лишь кое-где возвышались немногочисленные жилища — склон был уже довольно крут, чтобы его застраивать в массовом порядке. Из самой чащи деревьев, из какого-то острого выступа горы, устремляясь прямо в прорытую вдоль мостовой канаву, стекал поток, вернее, небольшой водопад. Я какое-то время разглядывал его, воспринимая плеск воды как своего рода белый шум — убаюкивающий, навевающий сон. Сунув руку в воду, я почувствовал ее леденящий холод. Много веков назад здесь возвышался величественный ледник. Стало ясно, что пора отправляться спать.

Я быстро отыскал обратную дорогу, нашел гостиницу и на удивление ловко открыл массивную входную дверь. Свет во всем здании не горел, и в темноте я мог видеть не дальше протянутой руки. На часах было почти два часа ночи, и мне не хотелось разбудить тех, кто уже спал. Я сделал шаг вперед. Дверь захлопнулась за моей спиной. Я сумел разглядеть лишь внутренний дворик и наугад двинулся вперед, пытаясь вспомнить местоположение лестницы.

Под ногами что-то громко хрустнуло. Наверное, наступил на какого-нибудь гигантского таракана, одного из множества мерзких тварей, обитающих здесь. Я наклонился, пошаркал ногой. Затем посмотрел на подошву. На ней осталось что-то похожее на раздавленный мел. Оказалось, что это всего лишь растоптанный обломок половой керамической плитки. Я сделал еще шаг вперед. Снова хруст.

В темноте передо мной что-то зашуршало. Отчетливо различимый, хотя и негромкий шорох. Певчие птички бьются в клетках, дошло до меня. Я прошел мимо того места, где, как мне казалось, они находились, и вскоре нащупал ногой нижнюю ступеньку лестницы. Неожиданно что-то мокрое и тяжелое шлепнулось мне на левое плечо. Я тут же вспомнил о поселившихся под крышей лесных птицах и стал подниматься наверх, держась подальше от стены. А ведь есть люди, которые считают, что птичья какашка, упавшая на тебя, предвещает удачу.

Когда я, к своему великому облегчению, наконец-то попал в нашу комнату, то сразу повалился на кровать, застеленную пожелтевшими застиранными простынями. Лишь когда я начал проваливаться в сон, до меня дошло, что Фабиан так еще и не вернулся.

Глава 10

Насыщенные краски высокогорного рассвета: индейцы тащат плоды своих трудов через всю рыночную площадь на фоне густой зелени горных склонов и неправдоподобно синего неба. Откуда-то с высоты донеслись пронзительные звуки, напомнив мне о кондорах, однако когда я устремил взгляд в направлении гор, возвышавшихся над крышами домов, масштабы окружающего мира и его четкость вызвали у меня приступ головокружения, и я поспешил отвести взгляд. Первые лучи утреннего света в горах и без того ослепляют, но в то утро краски и фактура окружающих предметов, казалось, были слиты воедино так сильно, что резали мне глаза.

Еще одним мощным фактором, способствовавшим обостренному восприятию мира, было раздражение. Я буквально кипел от злости. Розовые Шлепанцы разбудили меня безумным стуком в дверь, а затем выперли из гостиницы столь стремительно, что я испугался, предположив, что до отправления поезда оставались считанные минуты, которых не хватит даже на то, чтобы позавтракать. И вот теперь я сидел возле локомотива, положив на колени наши рюкзаки. Вывод очевиден: времени у меня хоть отбавляй, зато мой спутник явно куда-то запропастился — ни слуху ни духу. Мою рубашку украшал засохший потек птичьего дерьма, шлепнувшегося на меня минувшей ночью. Я раздраженно пнул Фабианов рюкзак в надежде, что разобью что-нибудь ценное.

Железнодорожной станции как таковой в городке просто не существовало. Пути были проложены среди булыжника с одной стороны площади, там, где мы высадились минувшей ночью, так, чтобы к поезду можно было подойти и справа, и слева, совсем как к автобусу. Со стороны могло показаться, что большинство пассажиров просто воспользовались подвернувшейся возможностью куда-то съездить, Словно они подходили к составу без конкретных намерений отправиться в путешествие, но, увидев его, задумывались: а почему бы и нет? Чем заметнее утро переходило в день и чем меньше времени оставалось до нашего отъезда, тем больше и больше таких любителей путешествий стекалось к поезду со всего города. Тут были иностранные туристы с рюкзаками безвкусных расцветок, местные жители с видавшими лучшие дни чемоданами и сумками, однако Фабиана в этой пестрой толпе я не заметил. Локомотив, к которому цеплялись вагоны, работал на дизельном топливе, хотя лично я предполагал увидеть допотопный паровоз, каким его мне описывал Фабиан. Что ж, еще один повод выразить свое неудовольствие моему спутнику, когда тот наконец появится. Впрочем, два последних вагона отвечали нашим романтическим ожиданиям — деревянные, едва ли не антикварные, выкрашенные краской оттенка темного кларета с позолоченными буквами на боку, которые складывались в надпись Ferrocarriles Ecuatorianos: Primera Clase. Оба последних вагона с удивительной быстротой наполнялись пассажирами. Мужчины и женщины в разноцветных пончо терпеливо ожидали своей очереди за билетами, пока носильщики загружали их поклажу в багажное отделение вагонов второго класса. Эти не были окрашены, да и сидячие места в них отсутствовали. Фактически то были металлические товарные вагоны со скользящими дверями, но Фабиан так и предполагал. Он рассказывал мне, что лучше всего путешествовать на крыше такого вагона. Во-первых, это обходится в сущие гроши, во-вторых, дает возможность с высоты любоваться окружающим ландшафтом. Я тогда не понял, то ли это он из хвастовства, то ли просто в шутку. Может, Фабиан, как за ним водится, разыгрывал меня. Что ж, такое полностью в его духе — вынудить меня занять место на крыше вагона, а затем появиться за минуту до отправления поезда и со смехом спросить, с какой стати меня занесло на самую верхотуру. Нет уж, спасибо. Пока не видно, чтобы кто-то намеревался лезть на крышу. Не стану и я, тем более первым.

Дизельный двигатель пришел в движение, и вскоре над плошадью повисло облачко дыма. Я глядел, как тугие потоки утреннего бриза врезаются в дым, разрывая его в клочья, и почувствовал, как меня охватывает возбуждение. Через этот городок проходил всего один поезд в день, и если мы сейчас не уедем, то наши планы попасть в Педраскаду так и останутся неосуществленными. Я был на грани нервного срыва. Черт, как это в духе Фабиана — опоздать на поезд, и все из-за того, что он решил доказать свою мужественность. Можно подумать, что сам факт опоздания служит доказательством тому, что он провел всю ночь с несуществующей красоткой из мифического заведения некой Этель. Я не располагал такой роскошью, как лишнее время, так что теперь, в эти мгновения, оказавшаяся в нашем распоряжении реальность представлялась мне гораздо привлекательнее того вымышленного мира, в котором жил Фабиан. Я с силой сжал пальцы в кулаки и, подхватив рюкзаки, встал.

Буквально в следующее мгновение предо мной возник молодой человек лет двадцати с небольшим. Он забросил свой рюкзак на крышу вагона и принялся небрежно подниматься наверх по прикрепленной сбоку лесенке. Судя по цвету кожи, он был местный — возможно, с небольшой примесью индейской крови, особенно если принять во внимание крупные черты лица и черные прямые волосы, — но его уверенная, едва ли не высокомерная походка наводила на мысль о том, что особа это все-таки нездешняя. Его английский, когда он заговорил, был безупречен, даже с легкой нью-йоркской гнусавинькой. На зубах фарфоровые коронки, правда, этот эффект несколько портили следы от прыщей на щеках. А еще от него сильно пахло кремом после бритья. Одет он был на американский лад, в духе закрытых частных школ. На голове бейсболка с логотипом команды «Янкиз». В руке он держал переносной магнитофон и новенький черный рюкзачок. Благообразные льняные рубашки или жилеты с этническим орнаментом, в которые принарядились другие туристы, заполнявшие вагоны поезда, были явно не в его стиле. Такое впечатление, будто этот парень перенесся сюда из студенческого кампуса, с той единственной разницей, что здесь, в горах, он явно пребывал в родной стихии. Иначе откуда взяться такой сноровке и уверенности в себе? Когда я принялся подниматься вслед за ним по лесенке, он нагнулся и, взяв мои рюкзаки, помог забраться на крышу вагона.

— Ты еще слишком молод, чтобы путешествовать в одиночку, — заметил незнакомец после того, как я поблагодарил его.

— Я не путешествую, — ответил я. — Я здесь живу.

— Круто. Надеюсь, тебе нравится моя страна. Я здесь не живу. Меня зовут Эпифанио, но друзья зовут меня Пиф. Я учусь за границей, но сейчас вернулся, чтобы немного попутешествовать.

Я был рад знакомству с Пифом, хотя и знал этот тип эквадорцев, который тотчас вызвал бы у Фабиана подозрения: парень из богатой семьи, получил образование в Штатах, вернулся, переняв некоторые иностранные манеры, домой, полагая, что его родная страна — не более чем развлекательный парк, этакий филиал проекта Великой Америки. Фабиан обожал разглагольствовать о таких типах. Он говорил, что знает немало подобных субчиков, среди них были и некоторые друзья детства или друзья семьи, правда, на несколько лет его старше. По его словам, все происходит по одному и тому же шаблону: «Они на несколько лет уезжают в Штаты, а когда возвращаются, их ничем не отличить от гребаных иностранных туристов».