Портрет художника - Александр Лекаренко

            Он кружился в столбе черного света, как снежинка во тьме, падая, падал во тьму, пока снежинка не стала слезой на щеке мертвой Афро и слеза не исчезла в черном зеркале крови, тогда не стало ничего.

            Глава 36.

            - Алеша, Алеша, Алеша, просыпайся! - Он открыл глаза, но ничего не увидел, все плавало вокруг в радужных цветах. Он помигал, и постепенно в цветах прорезался потолок и гигантская, сияющая люстра. Он повернул голову и увидел гигантскую, пустую комнату, но через мгновение в комнату вошла огромная мама с детским ночным горшком в руках. Все было хорошо, он был маленьким мальчиком, лет двух или двух с половиной, он закрыл глаза и снова уснул.

            Когда он проснулся, рядом с ним сидел отец Аристарх и читал книгу. - Где я? - спросил Алеша. - У себя дома, - усмехнулся отец Аристарх, откладывал книгу. - Где Афро? - спросил Алеша. - Она умерла, - ответил отец Аристарх после мгновенной паузы. И быстро заговорил, не давая ему сосредоточиться на услышанном, - Ты не помнишь, но ты сказал, где ее тело. Мы нашли ее и предали земле. Она в хорошем, спокойном месте. Тебе не следует... - Когда ее похоронили? - перебил Алеша, он был совершенно спокоен, отец Аристарх зря волновался. - Вчера, - ответил отец Аристарх, - Мы связались с ее родителями, но они не пожелали приехать. - Когда вы приехали сюда? - Мама приехала сюда сразу, как только ты перестал отвечать на звонки. Это произошло пять дней назад, не считая нынешнего. Она обнаружила твой мотоцикл возле дома, но не смогла войти в дом и сутки провела в отеле, пока не приехал я. - Как вы вошли? - Я заплатил мальчику, который залез через окно второго этажа и открыл дверь. При этом, - отец Аристарх развел руками, - Мне осталось непонятным, как уходил тот, кто заботился о тебе до нашего приезда - у тебя следы уколов на левой руке. - Я способен сам о себе позаботиться, - резко заметил Алеша. - Вполне возможно, - кивнул отец Аристарх, - Когда мы нашли тебя, лежащим в постели, ты сразу сел и сообщил, где находится тело Афро. Но потом снова впал в беспамятство. - Что еще интересного вы нашли в моем доме? - спросил Алеша, не стараясь быть доброжелательным. - Мы не нашли никаких предметов для переливания крови и самой крови, - ответил отец Аристарх, переставал улыбаться, - Но я видел портрет Афро и нахожу его произведением мастера. - Я могу подарить его вам, - ухмыльнулся Алеша, - Чтобы вы могли находить в нем удовлетворение каждый раз, когда захочется. - Отец Аристарх свел брови на переносице, глаза его потемнели, и он спросил, медленно чеканя слова, - Ты помнишь, что с ней произошло? - Конечно, помню, - раздраженно ответил Алеша, - Ее зарезали в склепе, на старом кладбище. - Ее заперли в склепе, - повысил голос отец Аристарх, - И она сама лишила себя жизни. Тело находилось там не менее трех недель. Вот почему пришлось предать ее земле в такой спешке. Я не спрашиваю тебя, как ты нашел ее - я знаю. И знаю, что ты не выбрался бы оттуда без чьей-то помощи. - Дерьмо! - крикнул Алеша, - Никто не способен меня удержать! Я растоптал упырей, я вбил их в грязь! Я ничего не боюсь, ни о чем не жалею и ни в ком не нуждаюсь! - Ну хорошо, - холодно кивнул отец Аристарх, - Но, думаю, тебе будет небесполезно знать, что тела монахов, погибших в монастыре, исчезли. И думаю, тебе будет небесполезно знать, что твоя, некогда любимая Афро - голодный дух, способный удовлетвориться тобой в твоем одиночестве, когда ей захочется. - После этого, он встал и, не оборачиваясь, покинул комнату.

            Вечером того же дня мама, сильно озадаченная ледяной отстраненностью Алеши, уехала домой.

            Алеша проверил свои игрушки и убедился, что хрустальная женщина неизменно пребывает за запертой дверцей шкафа, а красный дракон, помеченный шрамами черной грязи, спокойно спит в своем стойле.

            С этого вечера Алешина жизнь свернула на путь крови и грязи. Афро ушла, ничто не удерживало его на пути к солнцу - он погрузился в ночь и в холодную страсть ночи, отмеченную знаком луны.

            Ночью он нашел на улице проститутку - нечистую и нетрезвую девку и вбивал ее в ковер рядом с кроватью, на которой любил Афро, а под утро вышвырнул вон с искусанной грудью и пачкой драхм в руке.

            Он приобрел вкус к острым ночным похождениям и с удовольствием дрался из-за шлюх в кабаках, под кабаками и возле мусорных баков, на задних дворах кабаков. Он обнаружил в себе большие способности к этому делу, он полюбил смотреть в глаза избиваемых им людей и быстро научился поножовщине. Он забросил работу в университете, но возвращаясь домой в джинсах, заляпанных спермой и чужой кровью, в заляпанных чужой кровью сапогах, он становился к станку и продолжал с лихорадочной страстью писать свои картины - дерзкие, наглые, страстные, как будто написанные кровью, грязью и спермой - они шли нарасхват.

            Больше никто не дарил ему свою кровь, и он не покупал кровь - ему понравилось брать ее силой, ему понравилось рвать зубами человеческую плоть. Он обрел глубочайшее презрение к людям, мужчинам и женщинам, которые визжали под молотом его силы и не были способны ни на что, кроме визга. Он лизал промежности грязных лахудр и хохотал в их распяленные жопы, ощущал себя центром вселенской шутки - богом, павшим в грязь ради собственного удовольствия. Он научился нюхать кокаин, кокаин сводил его с ума, он подходил к портрету Афро и, смеясь, мочился на картину, написанную любовью того, кто умер вместе с любовью.

            Его благосостояние стремительно росло - грязным людишкам нравилось его творчество, рождаемое грязью, Аристидис удивленно качал головой, но не мог не признать очевидного - картины были талантливы. Деньги, однако, обслуживая его пороки, не приносили удовлетворения - их некуда было тратить. Он равно презирал я чистоту и грязь, в которой жил, его дом постепенно превращался в волчью берлогу, он почти не снимал грязных джинсов, сапог и черной майки, а когда снимал, то ходил по дому и по пляжу голым. У него не было машины, он пользовался одним и тем же мотоциклом, он ел всякую дрянь в забегаловках и, рыгая, жадно пожирал снедь на фуршетах, если его туда приглашали – хотя мог бы купить эти фуршеты вместе с устроителями. Он почти не интересовался продажей своих картин, его нагло обманывали, но он смеялся над наглецами – теперь он полагал, что любая живопись - дерьмо, он писал свои картины, как испражнялся и был уверен, что это он обманывает дураков.

            Однажды, когда он стоял посреди зала "Арт-Артис”, развлекая посетителей своей персональной выставки скабрезными замечаниями и сломанной “молнией” на ширинке джинсов, к нему подошла молодая художница из Америки и, чеканно произнося греческие слова, попросила автограф - на фотографии его картины “Проклятие”.

            Глава 37.

            Не раздумывая, он воспользовался своим положением мэтра, и вечером они пили шампанское в его студии, ощутимо воняющей мочой, перед завешенным тряпкой портретом Афро. Горели свечи, оставляя в тени чьи-то забытые в углу трусы и высвечивая кокаиновую пыль, рассыпанную на поцарапанном столе, девушка вела себя вполне раскованно и пила наравне с хозяином, вынимающим бутылки прямо из разорванного пальцами ящика, но когда он начал задирать ей юбку почему-то заартачилась. В раздражении он швырнул ее на продавленный диван, он был готов на все, но наступил на перевернутую бутылку и рухнул на пол - девушка вырвалась, оставлял в его руках клочья нижнего белья, и убежала. Не вставая с полу, он плюнул ей вслед и вынюхал со столешницы остатки кокаину, взгляд его упал на замызганный ковер, и губы растянулись в злорадной усмешке.

            Той же ночью он предпринял вызывание на крови, воспользовавшись прокладкой, которую обронила беглянка и парой ее лобковых волос.

            Она шла к нему через паутину улиц - к бледному пауку с пересохшими от жажды и похоти жвалами, ее руки были безвольно опущены, тени длинных ресниц падали на щеки, ее полные губы - приоткрыты, ее полная грудь - безоглядно открыта навстречу ночи, ее ноги двигались ритмично, ее шелковое платье скользило по холодным бедрам.

            Она стояла перед ним, спящая девочка с закрытыми глазами, ее платье - у ее ног, ее руки - как ночные цветы, ее живот - беззащитней лепестка лилии. Он ухмыльнулся, он обнажил клыки, он протянул к ее глубокому пупку длинный палец, замаранный красным.

            Вверху развернулись черные крылья, хрустальная женщина шевельнулась в своем запертом склепе, он поднял голову вверх и некто, тянувший коготь к его горькому мозгу, ударил в алую молнию ненависти, ударившую в него.

            Он покатился по черной дороге, намертво впившись в монаха с изгрызенным язвами лицом, пока не заметил, что монах мертв. Он встал на ноги. Впереди и сзади дорога исчезала в непрозрачном пространстве, с небесной тверди к плоским, глинистым холмам, свисали желтые пряди испарений. Из непрозрачного пространства вышли четверо в драных монашеских рясах. Он сунул руку в задний карман и вынул пружинный нож. Четверо, беспорядочно размахивая руками, пошли на него. Но они были никчемными противниками - сначала он располосовал им руки, двигая нож молниеносным зигзагом, потом - животы, потом перерезал горла. Потом он тщательно растоптал их головы каблуками сапог - так, что осталась только черная грязь с торчащими зубами и осколками костей. И пошел вперед, приплясывая и притопывая по дорожному покрытию, чтобы сбить с сапог клочья их горького мозга.