Мендель Маранц - Давид Фридман

Но понимала ли его Сарра? Могла ли она понять и оценить эту великую идею, заключенную в его мозгу? Нисколько! Она постепенно ушла из сферы его жизни, интересовалась только ребенком, лепетала с ним по-детски, как полоумная, и часто, когда они по вечерам гуляли вместе, по сельской дороге, глядя на беспредельное, озаренное звездами небо, она вдруг восклицала: «А знаешь, Мильтон, у нашего Соломона режутся зубки!». И тогда Мильтон, вечно занятый мучивший его мыслью об универсальном средстве, как бы очнувшись, отвечал: «Убавь ему молока». – и в мрачном молчании шел дальше.

Неужели к этому свелись ее мечты об идеальных отношениях между мужем и женой? Ведь она всю жизнь чувствовала, что живет за тюремными стенами и мечтала о том дне, когда станет свободной. Неужели эта свобода – только другой вид рабства? Ее жизнь уже и теперь была лишь частью жизни ее ребенка. Все ее мысли и разговоры были только о нем. Он будет играть на рояле, он поедет учиться в Париж, он изумит весь мир, когда вырастет…

– Глупости, – говорил Мильтон. – Неужели мы должны жить только для ребенка?

Он почему-то всегда раздражался, когда видел как она особенно нежно прижимала к сердцу ребенка.

– Мильтон, если тебе здесь надоело, то почему тебе не проехаться куда-нибудь?

– Чтобы потом вернуться к тому, от чего уехал?

– А неужели ты хотел бы уехать… на… всегда? – с трудом выговорила Сарра.

Они были одни. Зельда унесла ребенка спать. Небо на западе потускнело, окрасившись желтоватым светом, предшествовавшим сумеркам. Длинные пальцы теней протянулись по лужайке, – первые вестники наступающей ночи, начинавшей окутывать ярко раскрашенные коттеджи Маранца и Мильтона Шпица. В сумерках будет легче поговорить по душам. Темнота легла нежными тенями на их лица; яснее обозначились на них грустные мысли, скрадывавшиеся солнечным светом.

– Скажи мне откровенно, Мильтон, тебе просто надоела семейная жизнь, и ты хочешь избавиться от нее?

– К чему этот вопрос? Когда мне надоест, я так и скажу тебе прямо и откровенно.

Сарра придвинулась ближе и взяла его за руку.

– Но скажи мне, пожалуйста, Мильтон, думаешь ли ты еще обо мне хоть немного?.. Почему ты так изменился?

Слезы блестели в ее больших черных глазах. Мильтон склонил голову. Как может он причинять такие страдания той, которую он так любит? Неужели он в самом деле изменился?

– Ты не понимаешь меня, Сарра. Я просто немного устал от этой приятной, тихой жизни, от всей этой семейной обстановки. Она потеряла для меня свою прелесть. И я должен уехать…

Он взял ее руку и привлек к себе. Она не сопротивлялась и только тихонько всхлипывала.

– Сарра, прости меня. Я люблю тебя… люблю тебя, – повторял он, как будто хотел уверить ее и себя в своей любви к ней.

Но Сарра нежно освободилась от его объятий и вытерла слезы.

– Не обращай на меня внимания, Мильтон. Я дура. Поезжай, куда хочешь и желаю тебе счастья.

Ее голос прозвучал так же холодно, как кусок льда в пустом стакане.

– Здесь мой домашний очаг, и здесь я и останусь!

Сарра пристально посмотрела на него. «Неужели он и в самом деле говорит то, что думает?» Она бросилась ему на шею и залилась слезами.

– Если это жертва с твоей стороны, то я предпочла бы, чтобы ты уехал. Ведь ты хотел бы уехать?

– Нет. Я не оставлю тебя. О! Это прозвучало так сладко!

– Даже на короткое время? – умоляла она.

– Нет, может быть мне придется уехать заграницу на некоторое время, – сказал он, – если ты не станешь возражать. Но только ты должна дать мне слово, что не будешь плакать.

– Хорошо, я обещаю…

– Тогда я поеду… ради тебя…

– Я так счастлива… – Чуть слышно произнесла Сарра, и Мильтон принял этот вздох за скрытую радость. И вдруг, из глубины наболевшего сердца вырвался резкий, нервный смех – смех заглушенных слез, ибо она дала ему слово не плакать.

– Наконец-то ты засмеялась, – вздохнул Мильтон с облегчением. – Ну, теперь мы обо всем поговорили и опять будем друзьями, не так ли? – добавил он, целуя ее в лоб.

Но Сарра ничего не сказала в ответ. Она продолжала смеяться.

XVII. Жертва

На другой день в доме у Маранцев царила необыкновенная суматоха.

– Ну, хорошо, если ты его отпускаешь, то мне все равно, – говорила Зельда дочери. – Но зачем затевать банкет, да еще так внезапно? Ты хочешь, чтобы я разорвалась на части? А я вот уеду на неделю, ты и делай сама, как знаешь, – хоть бейся головой об стенку!

Но когда начались приготовления к банкету, всю работу взяла на себя Зельда.

– Послушай, Сарра, если ты хочешь, чтобы все шло хорошо, то, пожалуйста, уходи отсюда… Молли, ну кто так чистит рыбу? Подожди, я тебе сейчас покажу. Где ты видела, Сэди, чтобы фрикадельки делались без чеснока? Ты думаешь, что если мы живем на Пятой Авеню, так уже потеряли всякий вкус? А это разве лапша? Шнурки для ботинок – вот что это такое, а не лапша!

Надев на себя фартук, Зельда почти все делала сама, как в то время, когда они жили на улице Питт, и только покрикивала на служанок, чтобы ей не мешали.

Наступил вечер банкета. Скоро соберутся все родственники: Бернард Шнапс с Мириам, Дебора и Макс, Жанни и Марк, Леон и Далила. Этому банкету придавалось особое значение.

– Кто знает, какие глупые сплетни могут распространиться по случаю отъезда Мильтона. Еще скажут, что он бросает Сарру, сохрани Бог!

Однако Бернард, подозрительно сморщив лоб, спросил:

– В чем дело, что Мильтон так внезапно собрался уезжать?

– Учиться, – пояснила Зельда. – Ведь Мильтон еще совсем мальчик. Он имеет только одного ребенка, жену и три профессии, и ему надо еще немного поучиться!

– Фу! – недовольно воскликнул Бернард. – Я такой человек – когда я учусь и играю в покер, то я все делаю в меру. Если Мильтону надо много книг, то почему бы ему не поступить сторожем при библиотеке?

– Он легко мог бы получить такое место, – добавила жена Бернарда. – Посмотрите на моего мужа – он не окончил даже начальной школы, а между тем, ему сразу дали место сторожа!

– Послушай, Мириам, ты опять вспомнила свою старую привычку – хвалить меня при других, – мягко сказал Бернард. – Пожалуйста, не делай этого. А то я еще упаду в обморок от стыда.

– А что я сказала? – возразила Мириам, ища сочувствия у других. – Он никогда не дает мне говорить правду. Как я могла сказать им, что ты окончил школу, если ты не умеешь даже расписаться?

Бернард схватился за голову.

– Скажите пожалуйста, почему здесь закрыты все окна? – воскликнул он. – Или вы думаете, что банкет должен происходить в ванной?

Мендель решил немного охладить его.

– Бернард, что такое ум? Шляпа. Что такое образование. Лента. Но тебе она не нужна.

Бернард просветлел…

– …Потому что у тебя нет шляпы – добавил Мендель.

Сидя за столом, родственники шутили, смеялись, подпускали друг другу шпильки, ели и хвалили кушанья.

– Ну, как ты себя чувствуешь, Мильтон? – весело воскликнул Бернард, ударяя его ладонью по спине, как раз в ту минуту, когда тот поднес чашку горячего чая к губам. – Желаю тебе счастливого пути!

Мильтон вытер лицо, забрызганное горячим чаем, и опять поднес чашку ко рту.

– Я надеюсь, продолжал Бернард, еще раз хлопая его по спине, – что это путешествие тебе будет на пользу!

Мильтон опять был залит горячим чаем, который струился у него по лицу, но он старался казаться спокойным.

– Благодарю вас, дядюшка, но я хотел бы, чтоб вы не давали воли своим рукам, когда разговариваете.

Затем Мендель преподнес всем сюрприз, поставив на стол несколько бутылок вина. Сразу все оживились, насмешки сменились похвалой, загремели тарелки, зазвенели стаканы. Лена начала играть на рояле, Натан достал свою скрипку. Бернард пригласил Сарру протанцевать с ним польку, и она – кто бы мог поверить! – завертелась с ним по комнате, притоптывая каблучками; затем кто-то уронил несколько тарелок на пол – ой! настоящая пирушка! Танец сделался оживленнее – присоединились другие пары и закружилась по комнате. Некоторые, сидя на месте, хлопали в ладоши, Дебора звенела в серебряный поднос, а Сарра, изящная и нарядная, казалось, вся сияла от радости, кружась в веселом танце.

«Неужели она на самом деле так счастлива, как кажется?», – думал Мильтон, все время посматривая на нее.

«Неужели он уедет?», – думала она, продолжая кружиться.

Было уже поздно, когда гости начали расходиться.

– Ах, какой прекрасный ужин! Особенно фрикадельки! А кныши – да ведь это настоящее чудо! Зельда, сияя от радости, провожала гостей.

– Итак, значит, Мильтон завтра уезжает? До свиданья! Au revoir! Счастливого пути!

Смех и поцелуи, грохот отодвигаемых стульев, хлопанье дверей, замирающие далеко в коридоре голоса и, наконец, полная тишина и мрак. Затем тихие, заглушенные всхлипыванья женщины, уткнувшейся лицом в подушку, и испуганный плач ребенка, которого мать прижимала к груди.

Зельда, придя в себя, набросилась на Менделя.