Любовь красное и белое - Давид Беньковский

Я внимательно ее слушаю, но и путешествовать по ее телу не перестаю. Нахожу обнаженную полоску кожи между кофточкой и брюками. Смело и решительно продвигаюсь все ниже и ниже. И Сандра мякнет, слабеет, так, как каждая женщина реагирует на мужскую Твердость. Потому что Твердость и создает Мягкость. И Мягкость не слабела бы, если бы не желала Твердости.

Моя рука оказывается в теплом, мягком хлопке. Сандра сидит без движения, затихшая, мягкая, податливая, и, как будто не зная, что сделать со своими руками, судорожно их сжимает. А я от ее Мягкости еще тверже становлюсь, решимости и смелости у меня прибавляется. И вспоминаются мне слова Деда, что мужчина, поляк, должен быть отважным и твердым. А она такая мягкая, что во мне просыпаются смелость, польский характер, решительность и Твердость.’ И мой процессор выдает команду, что пришла пора действовать более решительно и смело, потому что Мягкость достигла такой стадии, когда ей просто необходима Твердость, ей немедленно нужна Твердость, она готова отдаться и дрожит, как лань, ждущая охотника.

— Павел, что ты делаешь?! — Внезапно я слышу громкий и удивленный голос Сандры. — Что ты делаешь? — Она уже почти кричит. — Что ты себе позволяешь?!

А моя Твердость от этого повышенного тона еще тверже становится, потому что сопротивление, которым она хочет прикрыть свою Мягкость, только подстегивает мою Твердость. Сандра, как любая женщина, стыдится своей Мягкости, своей податливости и тоски по Твердости. И я еще смелее и решительнее продвигаюсь к своей цели. Я прекрасно знаю, как следует себя вести в такой ситуации. Уж я-то в этом разбираюсь, отлично разбираюсь! И почти пою про себя: «Эй, поляки, за оружие! За свободу, за Польшу — вперед! Перед нами долгая дорога. Братья, в бой! Вперед, вперед, вперед!»

Но Сандра, секунду назад не знавшая, что со своими руками делать, меня отпихивает, бьет по ладоням, которые, не сомневаюсь, только что нежными считала.

— Павел, я не хочу! Отвали! Отстань от меня! — кричит она. — Да что с тобой?!

Ясно, это она мне проверку устраивает своими криками, испытывает мою Твердость и решительность, проверяет, действительно ли я непреклонен, и много ли моя Твердость может вынести. Моя Твердость стремится вперед, к цели, хочет сдать экзамен, который требует от меня ее Мягкость. Сандра отпихивает меня, борется со мной. Но я-то знаю: Мягкость такой Куклы требует исключительной Твердости. Слова Деда подбадривают меня. Я смелый и твердый. Твердый и смелый.

— Отцепись от меня! — Она вырывается. — Все вы одинаковые! Только об одном думаете. Боже, а я-то думала, ты другой. Отвали от меня! — восклицает Сандра.

А я не знаю, что сделать с ее руками, которые, без сомнения, требуют от меня особенной решительности и мужской силы. Я настойчив и собираюсь сделать то, чего она так страстно желает, но стесняется в этом признаться и поэтому обороняется. Кроме абсолютной Твердости, нет другого пути к ее Мягкости. Так что изо всех сил приходится держать ее за руки. Мысленно подбодряю себя: «Эй, поляки, за оружие! За свободу, за Польшу — вперед! Перед нами долгая дорога. Братья, в бой! Вперед, вперед, вперед!»

Знаю, что ей понравится, что она, как Майка когда-то, будет щебетать потом здесь, на лестнице: «Ах, Павча, какой ты замечательный!» — и повиснет на моей шее, счастливая и расслабленная.

А потом, может, захочет повторить. Но пока руками размахивает, отпихивает меня, хотя только что была такой мягкой и тихой и говорила о понимании. Теперь нужно приложить массу сил и терпения, чтобы ее вразумить.

Я нагибаюсь, чтобы погрузиться губами в теплый хлопок. Может, думаю я, такие действия ее переубедят и успокоят. И вдруг чувствую на своих губах колено Сандры. Губы целы. Но через мгновение колено очень сильно ударяет меня в глаз, один раз, второй и, прежде чем я успеваю отпрянуть, — третий! Сильное впечатление! Колено у Сандры оказалось костлявое, ой костлявое, она же модель, потому и костлявое! Я отпускаю ее руки, которые крепко удерживал, и хватаюсь за щеку и глаз. А она от меня отскакивает и бежит вниз.

— Гад! Как ты мог?! — И опять плачет. Снова Слезы и Слезы.

А я держусь за лицо. Чувствую, как там что-то пульсирует, горит, щиплет. А она, заплаканная, бежит в гараж.

— Все вы одинаковые! — кричит Сандра, пробираясь между машинами. — Как животные! — доносится до меня ее крик.

— Нет так нет, — говорю я себе. — Ну и дура!

Встаю, держась за лицо. Иду наверх. Выхожу на лестничную площадку, осматриваюсь — к счастью, там все спокойно. Вернее — суматоха, потому что перерыв в съемке программы, но на меня никто не обращает внимания. Направляюсь к себе. Лишь бы ни с кем из знакомых не встретиться, особенно с Дедом, лишь бы он мне сейчас не попался.

Вхожу в квартиру. Иду мимо Малыша, который стоит в холле у входной двери. Закрываюсь в ванной комнате. Встаю перед зеркалом, чтобы посмотреть на себя — под глазом болит, ужасно болит, горит и щиплет. Смотрю на свое отражение и вижу: у меня подбит глаз, синий синяк вокруг него и шишка огромная образовалась. Как Сандра могла такое сотворить? Как могла? И вообще, как можно жить с таким костлявым коленом?!

Смотрю на себя. С каждой секундой отек увеличивается. Как же я на людях появлюсь с таким глазом? Что скажу в Конторе?! А соседям как все это объясню? А Деду и Отцу в одном лице? А что я скажу Майке?!

Продолжаю смотреть на свое отражение, и так грустно мне становится! Да, грустно. Стыдиться тебе, Павел, нечего. Только жаль всех нас, мужчин. Как же трудно в наше время быть мужчиной! Качаю головой от досады. В каком трудном положении мы находимся! Дотрагиваюсь до синяка — пульсирует и горит. Да разве это наша вина, что Всевышний Законотворец так нас создал, что женщины так на нас действуют? Разве наша вина в том, что мужчина — простая гидравлическая машина, как Дед и Отец в одном лице выражается? Всевышний такие Законы природы установил, согласно которым нам отведена фундаментальная роль преумножать, постоянно преумножать на Земле количество себе подобных, являющихся, между прочим, образом и подобием Всевышнего.

А чего хотят они, ну чего они хотят?! О чем мечтают, когда вот так сидят в одиночестве на лестнице?

Неужели им нечего нам сказать, кроме того, что мы «как животные»? Им легко говорить… Впрочем, может, они и правы, может, в каждом из нас живет шимпанзе из Гомби. Но знают ли они, как трудно жить, когда внутри скрывается такой шимпанзе? А кругом их Формы, всеми возможными способами подчеркнутые Формы и Пропорции. Женщины, накрашенные и не накрашенные, в прозрачных или облегающих платьях, то смотрят прямо в глаза, то головку опустят, то улыбнутся, то надуются, то глазки строят и волосы поправляют, — и все это только для того, чтобы довести нас до исступления. А потом удивляются, обижаются, поражаются и повышают до крика голос. А потом еще брыкаются, как эта на лестнице! Неужели они не знают, какими нас создал Всевышний?! Разве они не нуждаются в нашей Твердости, мужской решительности и смелости?! Быть такого, Павел, не может, потому что Мягкости необходима Твердость! Так чего же им еще надо?! Павел, чего они на самом деле хотят?!

Выхожу из ванной, а в холле стоит Малыш и плачет. Снова Слезы! Как же меня все это достало, как мне надоели эти чертовы Слезы!

— Опять плачешь! — Я повышаю голос, начиная терять самообладание. — Чего ты плачешь, ты что — баба? Может, на тебя юбку надеть?

— Где ты был, папа, где ты был? Я тебя жду и жду. — И все ревет. Лицо красное, глаза трет и за ногу меня хватает. Господи! Я этого не вынесу!

— Отойди, немедленно отойди от меня! — вырываюсь я. — Соберись!

Нужно выяснить, куда пошла Сандра. Может, к Алексу заглянуть, проверить. Не наговорила ли чего? Ситуация может выйти из-под контроля, потому что как-никак Сандра — девушка Алекса, и если он что-нибудь узнает о произошедшем на лестнице, то выяснение отношений может стать делом чести. Особенно если она, как обычно женщины делают, представит все это в ином свете, не признается в том, что сама этого хотела, будет повторять, как все бабы, что мы «как животные» и так далее.

Под ударом окажутся и мои отношения с женой, Майей, и будет очень нехорошо, если инцидент на лестнице получит огласку. Ах, Павел, какими же удушающими бывают узы брака… Иногда они вступают в противоречие с основным императивом мужчины, данным ему Всевышним Законотворцем, согласно которому он призван сеять семена, продолжающие человеческий род везде, где только может. Между прочим, Священная Книга, хоть я и не могу ссылаться на нее в обществе, позволяет иметь нам четырех жен. У мормонов, живущих в современной Америке, — о чем я, кстати, прочитал в женском журнале, — иногда бывает и по пятьдесят супруг. А император Бокасса,[13] как я слышал, имел до трехсот жен. Правда, Бокасса был чернокожим мужчиной, а они наделены Всевышним Законотворцем исключительными возможностями и атрибутами, поэтому количество его жен не кажется мне чрезмерным. Именно поэтому остальные мужчины, с белым, красным и желтым цветом кожи, очень не любят чернокожих мужчин. Ведь каждого мужчину задевает, если другой имеет чего-то больше, чем он сам.