Великолепная маркиза - Жюльетта Бенцони

Принцесса побелела как полотно и посмотрела на подруг огромными синими глазами.

— Молитесь за меня! И да хранит вас господь! — крикнула она, когда ее уводили.

— Господь милосердный, — прошептала маркиза де Турзель, — сделай так, чтобы они проявили снисхождение!

Но сама она в такую возможность не верила. Как и Анна-Лаура, гувернантка королевских детей знала, что принцессу Ламбаль считают главной «советчицей» королевы. Следовательно, она обречена на поругание.

Смогут ли нежность, очарование и красота этой бедной женщины смягчить «трибунал»? Госпожа де Турзель, как и Анна-Лаура, не питала таких надежд.

Несколько минут спустя на улице раздались торжествующие вопли и аплодисменты — это казнили принцессу. Обе женщины одновременно перекрестились. В это мгновение некто приблизился к госпоже де Турзель и, склонившись, прошептал:

— Ваша дочь спасена!

Выражение счастья осветило помертвевшее лицо маркизы, но Анна-Лаура не успела за нее порадоваться. Настал ее черед. Два судебных исполнителя, напившихся для храбрости, собрались ее увести. Молодая женщина сумела без труда высвободиться именно потому, что они были пьяны.

— Отпустите меня! Я могу идти сама! Вам достаточно меня сопровождать!

— И р-речи бьггь не м-может! Мы з-знаем, как обращаться с ломаками! Ты… ничем не лучше д-других! П-пошли!

Анне-Лауре пришлось подчиниться, потому что им на помощь подоспели еще двое. Вот так, в сопровождении четырех мужчин в разной степени опьянения, она и вошла в низкую дверь и оказалась в канцелярии тюрьмы. Она увидела у внешней стены тюрьмы пятерых мужчин с засученными рукавами, чьи руки, державшие огромные топоры, были в крови. Анну-Лауру обуял ужас, и она почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Желать смерти — это одно, но иногда лицо небытия бывает таким пугающим…

В помещении собралось очень много народа и стояла страшная духота. За длинным столом восседали десять мужчин отталкивающей наружности — «председатель», восемь «заседателей» и один обвинитель. Перед ними стояли стаканы с вином и тарелки с едой. Анну-Лауру затошнило от омерзения, но маркизе де Понталек каким-то чудом удавалось стоять прямо и смотреть в лицо этим людям, которые должны были вершить над ней суд. Началось жалкое подобие судебной процедуры. Ее заставили назвать себя, свой возраст, свой титул, адрес, и потом начался собственно допрос:

— Вас назвали особо приближенной подругой Австриячки. Что можете сказать по этому поводу? — спросил председатель. По его речи было заметно, что он получил некоторое образование.

Анна-Лаура хотя и была готова к смерти, но ей было небезразлично, какую этикетку пришпилят к ее трупу.

— Что вы понимаете под словами «особо приближенная»?

Мужчина захохотал, вслед за ним все члены суда.

— Вы молоды, но не настолько же глупы, как я понимаю! И вы не понимаете, что я хотел сказать? Подруга, с которой спят!

— Какая мерзость! Какая ложь!

Эти слова сорвались с губ Анны-Лауры против ее воли. Она побелела как полотно, но ее черные глаза метали молнии. Она с отвращением отвергла гнусное обвинение:

— Что же вы за мужчина, если оскорбляете меня подобным образом! Разве вы не видите, что я в трауре? Это должно было бы вам внушить если не уважение, то хотя бы сочувствие. — И кто же умер? Ваш муж?

— Нет, мой ребенок. Моя двухлетняя дочка… Как всегда при упоминании о Селине, в горле Анны-Лауры встал комок. Ее голос дрогнул, и даже самые бесчувственные поняли ее отчаяние. В зале стало! совсем тихо. Обвинитель, заключив, что эта женщина вот-вот может получить свободу, ринулся в атаку:

— Это все сказки! Граждане, она просто ломает, комедию, чтобы вас разжалобить! Не надо ума, чтобы одеться в черное и принять скорбный вид! Мы должны выяснить одно — является ли эта особа подругой Австриячки или нет. Вот и все!

Людям, охваченным состраданием, давали возможность избавиться от этого ненужного чувства. И они немедленно воспользовались этой возможностью, ведь они явились сюда убивать. Председатель выпрямился в своем кресле и рявкнул:

— Отвечайте!

Понимая, что речь идет о ее жизни и смерти, Анна-Лаура не колебалась ни секунды. С высокомерным презрением она обвела взглядом толпу убийц и бросила:

— Да! Я ее друг, преисполненный уважения и преданности!

— И до какой же степени вы ее уважаете и насколько вы ей преданны?

— Границы моего уважения и преданности определяют мое дворянское происхождение и верность. Я готова пролить за нее кровь или пойти на смерть!

Как беспощадный античный хор, толпа эхом повторила:

— Смерть! Смерть!

В зале кто-то запел «Са ира», и звуки страшной песни заполнили канцелярию тюрьмы, словно пожирая тоненькую женщину в черном языками пламени:

Ах, так пойдет, так пойдет!

Аристократов на фонарь!

Ах, так пойдет, так пойдет!

Аристократов на фонарь!

Пришлось ждать, пока шум уляжется, чтобы председатель смог вынести свой вердикт:

— Отпустить!

Анна-Лаура не знала о том, что эти слова означали смертный приговор. Она догадалась о смысле сказанного по радостным выкрикам в зале. Те, кто привел ее сюда, собрались схватить ее за руки, но маркиза их оттолкнула.

— Я смогу умереть и без вас! — Анна-Лаура повернулась и направилась к палачам, пытаясь сдержать бешеное биение своего сердца. «Селина! Селина! Где ты? — кричало оно. — Я иду к тебе, моя дорогая девочка. Помоги мне! Господи, дай мне сил!»

Она уже почти переступила порог, когда ее остановили два солдата Национальной гвардии. Они приподняли ее под руки и потащили к выходу, крича:

— По приказу гражданина Манюэля, эта женщина должна предстать перед Коммуной.

Анне-Лауре показалось, что ее уносит яростный ветер. Мгновение спустя она оказалась лицом к лицу с теми, кто жаждал ее смерти. И снова один из солдат крикнул:

— Приказ прокурора Манюэля! Мы должны отвезти эту женщину в Коммуну!

Сбитые с толку этим неожиданным заявлением, стоявшие за дверью люди, жаждавшие расправы, в бессильной ярости сшибли своими дубинами треуголку с одного из солдат, а треуголка второго в одно мгновение превратилась в блин. Ее хозяин рассвирепел:

— Уймись, чудовище! Осторожнее размахивай своей дубиной!

— Но мы же слышали крики «Смерть!» и приказ председателя «Отпустить!».

— Ты что-то не расслышал! Во всяком случае, казнить мою треуголку тебе никто не приказывал. Она больше ни на что не годится…

Человек, орудовавший дубиной, засмеялся, конвоир Анны-Лауры пустился в объяснения. Молодая женщина тем временем могла оглядеться по сторонам. Крик ужаса вырвался из ее груди, когда она увидела, во что превратилась узенькая улочка, на которую выходили ворота тюрьмы.