Машина - Анатолий Андреев

Мать определила Алию в ее прежнюю девичью клетушку за дощатой перегородкой. В ней прошли детство и школьная юность Алии. Они нахлынули на нее, стоило ей остаться одной, и комнатушка показалась ей родной и совсем маленькой.

Фросину Вера Игнатьевна норовила уступить свою кровать в «зале», как называлась большая комната. Фросин отказался, и его устроили под навесом во дворе. Вера Игнатьевна сокрушалась — как басурманы, гостя из дому выжили. Но Фросину так было спокойнее. К тому же он настроился ночевать на сеновале. За неимением сеновала топчан под навесом вполне обеспечивал Фросина свежим воздухом и идиллическими деревенскими звуками. Под них трудно засыпалось и крепко спалось.

На следующий же день, пока Фросин ходил на колонку за водой, Вера Игнатьевна спросила Алию, не было ли чего промеж ней и Фросиным. Она при этом ужасно стеснялась. Алия неуклюже соврала, что не было. Мать обрадовалась и, понижая голос до шепота, рассказала, как соседская Надька нынешней весной вышла замуж за агронома, а через месяц родила девочку. И в голосе ее, и в лице читалось нескрываемое осуждение. Алии не было стыдно ни за то, что соврала матери, ни за то, что у них с Фросиным было все, что только может быть. Она даже не посочувствовала Надьке, которую все осуждали — то, что произошло с Надькой, не имело никакого отношения к ним с Фросиным, ничего ей не напоминало. Того, что связывало ее с Фросиным, никогда не было на Земле, нет и ни с кем никогда не случится.

На третью ночь Алия не выдержала. Не дыша, замирая от страха, она прокралась из избы и убежала к Фросину. Он проснулся сразу, словно и не спал, лишь только она легкими босыми ногами пересекла двор. Она вернулась в дом под утро и постыдно проспала. Мать хотела было разбудить ее, но уступила настояниям смущенного Фросина, а более — умилению, которое охватило ее при виде сладко спящей и показавшейся ей совсем девчонкой, дочери, по губам которой бродила во сне легкая счастливая улыбка.

Проснувшись, Алия устроила  скандал. Она радостно кричала:

— Почему это вы меня не разбудили? Это нечестно, я из-за вас все утро проспала! — Как будто ей необходимо было срочно что-то делать.

Мать была счастлива в своем неведении. Мир и радость поселились в доме. И когда Алия днем отковыряла с окна в своей комнате засохшую замазку и сдобрила растительным маслом петли, чтобы рама не скрипнула, распахиваясь ночью, ей впервые стало совестно обманывать мать. Но она не могла остановиться и тайком даже от Фросина, подтащила к окну чурбак, чтобы ночью легче было забраться в дом, возвращаясь в свою узкую девичью постель.

А вечером они пошли в кино. Они смотрели чудесный фильм. Возвратясь, они сидели в сумерках на крыльце было тепло, но Фросин обнял ее за плечи, а потом Алия забралась к нему на колени и угрелась, и они сидели, не шевелясь, слушая тишину и не замечая, как темнота густеет и все ярче становится квадрат электрическоого света из окна.

Они прислушивались к озадаченному писку одинокого комара, который никак не мог отыскать их в темноте и кружил, то приближаясь, то отдаляясь, а может быть, это были разные комары, прилетавшие поочередно. Ни Алия, ни Фросин не расслышали легких шагов Веры Игнатьевны, вышедшей в сенки и в открытую дверь увидавшей их. Она тихонько вернулась обратно и легко всплакнула, собирая

на стол. Затем она позвала их негромко, и они услышали ее голос. Внезапно, словно прорвав плотину, до них донеслась относительная тишина людского поселения — с отдаленным шумом мотора, с долетающими откуда-то музыкой и голосами, заполошным криком телевизора в соседних домах.

Войдя и жмурясь от света, они разглядели не обычный нехитрый ужин, а нечто большее, хотя большее-то заключалось всего-навсего в стоявшей посреди стола бутылке «белого вина». Эта бутылка водки была распечатана и недопита в день приезда. Алия подбежала к матери, полуобняла ее: «Ой, мам...»,— скользнула в комнату к серванту, за рюмками.

Они уселись и налили. Алия незаметно касалась под столом своей ногой ноги Фросина. Он чувствовал ее горячее бедро так, словно не было материи. Это было приятно, но не будоражило. Было просто хорошо сидеть за столом и чувствовать рядом Альку. Он взялся за рюмку, и все повторили его жест. Он сказал:

— Вера Игнатьевна, а ведь я у вас заберу Алию.

На минуту повисла тишина, легкая, как этот вечер. Мать молчала, потому что он еще не все сказал. И Фросин продолжал:

— Мы с Алией любим друг друга и решили пожениться.

Мать уже поняла, знала и ждала этих слов. Услышав их, она улыбнулась дрожащими губами и подняла рюмку. Она хотела что-то сказать, но не смогла или не стала, только закивала головой и выпила.

Мать все же не освоилась окончательно с новостью. Чтобы справиться с ней, она заговорила о том, что надо как-то посвататься, или еще чего... Она сама не знала — чего... Алия тоже не знала. Ее разбирал смех и было жалко маму, которая вдруг стала потерянной и беззащитной. Маму, которая всегда, сколько помнила себя Алька, была взрослой, знающей, что и как надо делать... Маму, которая всегда могла помочь и защитить... И вдруг увиделось и осозналось, что мама постарела и настал черед заботиться уже о ней, помогать ей и защищать.

И Алия, сразу войдя в свою новую роль, сказала маме, что надо просто пригласить родственников да старых школьных подружек, чтобы представить им всем Фросина. И все. И не надо ничего придумывать...

А у Веры  Игнатьевны  всплыло в  памяти полузабытое слово «помолвка». Оно всплыло и понравилось ей, но она не рискнула вслух произнести его, потому что оно было старомодным. Но «помолвка» было красивым словом, и она не хотела с ним расстаться.

Все прошло хорошо. Были родственники, их набралось немного. Были две подружки Алии да заглянула третья, с младенцем на руках. Она посидела немного и убежала — младенец начал кряхтеть, испачкал пеленки и разорался.

Пили по-деревенски — Вера Игнатьевна набрала водки, чтобы хватило, чтобы никто не сказал, что пожадничала.

Вспоминали отца, потом двоюродный дядя Алии начал кричать: «Горько!» Его урезонивали, но он не унимался, пока Алия не встала, взяла двумя руками голову Фросина и громко, со чмоком, поцеловала его в губы. Дядька был страшно доволен. Он ерошил рукой остатки кудрей, кричал, что «вот это — по-нашенски!» Ему поднесли еще полстакана, потом пристроили в Алькиной клетушке. Он сразу уснул, а когда через час жена, тетя Шура, растолкала его и повела домой, он не сопротивлялся, только все порывался запеть какую-то песню и обижался, что никто не подсказывает слова.

А потом была свадьба.  Были  фата и белое платье,  и катанье на автомобилях к чугунному трехметровому медведю,  стоявшему у  шоссе на  подступах к городу. Это была традиция — привозить медведю цветы. Все невесты в городе высыпали к его лапам богатые букеты. Предприимчивые бабки тут же собирали их и, пока цветы не завяли, везли снова в город продавать. Бабки делали благое дело, ведь иначе медведь, давно был бы с головой завален почерневшими увядшими стеблями. Это была традиция, и хоть Алия с Фросиным смеялись — какое значение имеют любые формальности,— но подчинились ей, и не без удовольствия.

На свадьбу приехали родители. Были друзья Фросина, подруги Алии. Василий Фомич, неожиданно нарядный, изменил своей привычке бояться громких слов и разразился целой речью. Сергей Шубин с Ритой сидели рядом с женихом и невестой. Рита была беременна и не пила. Сергей пил, и Рита зорко на него поглядывала. Сергей и Рита были свидетелями.

Свадьбу провели без обрядов, без таскания невестой воды на коромысле и прочей ерунды. Нашлась парочка ревнителей старины, но Фросин повел бровью, и Василий Фомич, все понимающий без слов, живо их успокоил. Он тоже, как и Фросин, считал, что девяносто процентов этих «старых обычаев» выдуманы сегодня из пьяного желания покуражиться, отколоть чего-нибудь позаковыристее. И без обрядов все прошло хорошо.Родители стали вдруг называть друг друга «сват» и «сватья», и молодожены едва уразумели, что это не в шутку, а вполне всерьез.

Словом, все было хорошо.

23

Фросин стоял у окна. По стеклу снаружи сбегали медленные редкие капли. Настроение у Фросина было под стать погоде.

Чуть помедлив, он вернулся к столу и нажал клавишу телефонного аппарата. Дробный треск автонабора, длинные гудки, затем голос секретаря:

— Вас слушают! Фросин взял трубку.

— Доброе утро, девушка. Скажите, а Шубин не вернулся?

Выслушав ответ, он подержал трубку в руке — она тоненько попискивала,— затем аккуратно пристроил ее на аппарат и вышел в цех.

Работать не хотелось. Не хотелось появляться на заводе. Апатия навалилась на Фросина — не сегодня, не сразу, уже давно. Все Фросин делал через силу. И нельзя было показать, что все обрыдло, что надоели дела, которых никогда не переделаешь, сколько бы ими не занимался — люди вокруг и нельзя размагничиваться у них на глазах.