Лакомство - Мюриель Барбери

разграничения теста и крема, о плохом эклере, теряющем себя под влиянием жирной начинки, в лености субстанции, которой ему следовало бы противопоставить свою целостность и непохожесть. Или что-то в этом роде.

Как можно до такой степени изменить самому себе? Что за порча, разъедающая глубже, чем власть, заставляет нас отрекаться от самого очевидного удовольствия, хулить то, что мы любили, так чудовищно извращать собственный вкус? Мне было пятнадцать лет, я выходил из лицея, голодный, как можно быть голодным только в этом возрасте, утробно, зверски, но ощущая при этом душевный покой, который вспомнился мне только сейчас: вот чего так отчаянно не хватает моему творчеству. Всему моему творчеству, которое я сегодня, не задумываясь, без тени сожаления, без капли ностальгии, отдал бы за один-единственный эклер из супермаркета.

Я вскрывал пакет без церемоний, раздирал пластик и резко тянул за края, расширяя дыру, проделанную в нем моим нетерпением. Я засовывал туда руку, чуть морщась от липкого прикосновения осевшего на пакете изнутри сахара. Бережно отделял один эклер от остальных его собратьев, благоговейно подносил его ко рту и, закрыв глаза, кусал.

Много всего написано о первом глотке, и о втором, и о третьем. Много верного сказано на эту тему. Все правда. Но ничто не сравнится, даже отдаленно, с тем несказанным ощущением от влажного теста во рту, захлестнутым в этот момент оргазмом. Сахар, пропитанный водой, не хрустел: он выкристаллизовывался под зубами, распадаясь на частицы легко и гармонично, и челюсти не дробили его, а мягко растирали в неописуемом тающе-смачном танце. Эклер обтекал самые потаенные слизистые оболочки моего нёба, его чувственная мягкость ласкала изнутри мои щеки, изумительно податливый, он тотчас сгущался в однородно-нежную массу, а сладость сахара была в ней последним мазком совершенства. Я спешил проглотить, ведь еще девятнадцать таких же мне предстояло отведать. Я знал, что только последние буду долго-долго жевать и пережевывать, с отчаянием, потому что всему на свете приходит конец. И утешался мыслями о последнем подарке божественного пакетика – о кристалликах сахара, оставшихся на самом дне, так и не прилепившихся ни к одному пирожному, о волшебных округлых капельках, которые я буду выковыривать липкими пальцами, чтобы завершить пиршество взрывом сладости.

В этом почти мистическом союзе моего языка с эклерами из супермаркета, с фабричным тестом и ставшим патокой сахаром, я прикоснулся к Богу. С тех пор я только терял и жертвовал суетным желаниям, которые не были моими и сейчас, на закате дней, едва не заслонили от меня истину.

Под Богом я разумею удовольствие – чистое, безраздельное удовольствие, исходящее из самой нашей сердцевины и только нам принадлежащее. Под Богом я разумею ту загадочную область нашей сокровенной сути, где мы только и бываем всецело самими собой в апофеозе подлинного желания и незамутненного счастья. Подобно средоточию блаженства, что кроется в самых потаенных глубинах наших фантазий и вдохновляется лишь нашим истинным «я», эклер был посылкой моей жизненной силы. Всю мою жизнь я мог бы писать о нем – и всю мою жизнь я его отрицал. Только в смертный час обрел я его вновь и навсегда после стольких лет заблуждения. И даже не важно в конечном счете, успеет ли Поль принести его мне, прежде чем я испущу дух.

Есть или не есть, жить или не жить – дело ведь не в этом, главное – знать зачем. Во имя отца, сына и эклера, аминь. Я умираю.

Примечания

1

Сен-Дени – улица «красных фонарей» в Париже. (Здесь и далее примеч. пер.)

2

Кассуле – традиционное блюдо на юго-западе Франции, тушеные бобы с мясом и колбасой.

3

Тажин – национальное блюдо стран Магриба, тушеное мясо с овощами.

4

Сале – пригород Рабата в устье реки Бурегрег.

5

Нуармутье – остров у Атлантического побережья Франции, славится морским курортом и овощеводством.