Ярость - Уилбур Смит

Тара начала читать и читала чем дальше, тем внимательнее, а когда закончила, подняла голову, снова посмотрела ему в лицо и прошептала:

– В твоем выборе слов звучит поэзия, и она делает истину еще прекрасней.

Они сидели на прохладной веранде – снаружи под ярким солнцем высокого вельда деревья отбрасывали тени, черные и резкие, словно вырезанные из бумаги, и полдень утопал в жаре – и разговаривали.

В их беседе не было банальностей; все, что говорил Мозес, казалось волнующим и неоспоримым, он словно вдохновлял Тару, потому что ее реплики и наблюдения были умными и точными, и она видела, что возбудила в нем интерес и поддерживает его. У нее больше не стало мелких тщеславных мыслей об одежде и косметике, теперь важны были только слова, которыми они обменивались, тот кокон, который они сплетали из слов. Она с удивлением поняла, что день незаметно пролетел, наступили короткие африканские сумерки. Пришел Маркус и показал отведенную для нее скромно обставленную комнату.

– Через двадцать минут едем в музей, – предупредил он.

В лекционном зале Трансваальского музея они втроем сидели в заднем ряду. В заполненном зале было еще с полдесятка черных слушателей, но Маркус сидел между Тарой и Мозесом. Черный мужчина рядом с белой женщиной привлек бы внимание и вызвал бы враждебность. Таре трудно было сосредоточиться на словах известного профессора, и хотя она всего несколько раз взглянула на Мозеса, он занимал все ее мысли.

Вернувшись в «Холм Пака», они допоздна засиделись на просторной кухне; Маркус возился у печи, изредка присоединяясь к разговору, и угостил их таким ужином, который Тара, даже занятая совсем другим, нашла не менее вкусным, чем лучшие блюда кухни Вельтевредена.

Уже за полночь Маркус неожиданно встал.

– Увидимся утром, – сказал он и бросил на Тару злобный взгляд. Она не понимала, чем задела его, но вскоре это утратило всякое значение, потому что Мозес взял ее за руку.

– Пошли, – негромко сказал он, и Тара испугалась, что ноги под ней подломятся.

Много времени спустя она лежала, прижавшись к нему; тело ее было в испарине, и по нему все еще пробегала непроизвольная дрожь.

– Никогда, – прошептала она, вновь обретя дар речи, – никогда я не знала такого, как ты. Ты открыл во мне то, о существовании чего я не подозревала. Ты волшебник, Мозес Гама. Откуда ты столько знаешь о женщинах?

Он негромко засмеялся.

– Ты ведь знаешь, нам положено много жен. Если мужчина не может всех их делать счастливыми, его жизнь становится пыткой. Приходится учиться.

– У тебя много жен? – спросила она.

– Пока нет, – ответил он. – Но когда-нибудь…

– Я возненавижу каждую из них.

– Ты меня разочаровываешь, – сказал он. – Сексуальная ревность – европейское чувство. Если я замечу его в тебе, я буду тебя презирать.

– Пожалуйста, – тихо попросила она, – никогда не презирай меня.

– Тогда никогда не давай мне на то причин, женщина, – приказал он, и Тара поняла, что он имеет право ей приказывать.

Тара осознала, что первый день и первая ночь, проведенные с ним наедине и без помех, были исключением. Она также поняла, что он специально выделил для нее время, с трудом, поскольку остальные – сотни людей – непрерывно требовали его внимания.

Он был подобен древнему африканскому царю, проводящему племенной совет на веранде старого дома. Во дворе под эвкалиптами всегда сидели мужчины и женщины, терпеливо ждущие возможности поговорить с ним. Это были люди самых разных типов и возрастов, от простых необразованных рабочих, только что приехавших из деревни, до искушенных юристов и дельцов в строгих костюмах, приезжавших в «Холм Пака» на собственных машинах.

Их всех объединяло только одно – почтение и глубокое уважение к Мозесу Гаме. Некоторые из них в традиционном приветствии хлопали в ладоши и называли его бабуи нкози– «отец» и «господин», другие по-европейски пожимали руку, но с каждым Мозес здоровался на его языке. «Он говорит не меньше чем на двадцати языках», – дивилась Тара.

Обычно он позволял Таре молча сидеть за столом и объяснял ее присутствие негромкими словами:

– Она друг, можешь говорить.

Однако дважды он просил ее выйти, когда разговаривал с важными посетителями, а один раз, когда в сверкающем новом «форде-седане» приехал могучий рослый мужчина, лысый, в шрамах и без передних зубов, Мозес познакомил их:

– Это Хендрик Табака, мой брат.

Они ушли с веранды и прогуливались по залитому солнцем саду на таком расстоянии, чтобы Тара не могла их услышать.

То, что она видела в эти дни, произвело на нее глубокое впечатление и укрепило уважение и почтение к Мозесу. Все, что он делал, каждое слово, которое он произносил, свидетельствовало о его особости, а уважение, которым окружали его африканцы, доказывало, что они тоже понимают: он – исполин будущего.

Тару волновало то, что он уделяет ей особое внимание, и одновременно печалило: она понимала, что никогда не будет владеть им или даже его частью одна. Он принадлежал своему народу, и ей следовало быть благодарной за те драгоценные мгновения, которые он ей уделял.

Следующие вечера в отличие от первого тоже были заполнены людьми и событиями. Хозяева и гости далеко за полночь засиживались за кухонным столом, иногда не менее двадцати человек разом, курили, смеялись, ели и разговаривали. Эти разговоры, эти мысли озаряли мрачную комнату и сверкали, как нимбы ангелов, вокруг их голов. Потом в темные, тихие часы они занимались любовью, и Тара чувствовала, что ее тело больше не принадлежит ей, он отнял его и пожирает, как мрачно любимый хищник.

За эти три коротких дня и ночи она увидела, должно быть, сотни новых лиц, и хотя некоторые из них оставались расплывчатыми и оставляли только беглое впечатление, ей казалось, что она стала членом большой, разбросанной новой семьи, что благодаря покровительству Мозеса Гамы ее действительно приняли в эту семью, и черные и белые наделяли ее неограниченным доверием.

В последний вечер перед ее возвращением в нереальный мир Вельтевредена рядом с ней за столом оказалась новая гостья, которая Таре сразу безотчетно понравилась. Это была молодая женщина, лет на десять моложе Тары, чуть за двадцать, но необыкновенно зрелая для столь юного возраста.

– Меня зовут Виктория Динизулу, – представилась она. – Друзья зовут меня Вики. Я знаю, вы миссис Кортни.

– Тара, – быстро поправила ее Тара. После того как она покинула Кейптаун, никто не называл ее по фамилии, и сейчас это прозвучало для нее странно.