Серебряные коньки - Мэри Мейпс Додж

друг англичанин, разумеется, много говорили об этом. Они даже горячо поспорили насчет другого изобретения. Ламберт заявил, что и микроскоп, и телескоп подарены миру двумя голландцами – Метиусом и Янсеном, а Бен столь же упорно отстаивал свое мнение, утверждая, что один английский монах, Роджер Бэкон, живший в XIII веке, «подробно написал обо всем этом… да, брат, и сделал исчерпывающее описание микроскопов и телескопов задолго до того, как те двое голландцев родились».

В одном только мальчики сошлись: а именно в том, что впервые научил людей заготавливать впрок и солить сельди голландец Вильгельм Беклес; Голландия правильно делает, почитая его благодетелем народа, так как своим богатством и положением она в большой мере обязана сельдяному промыслу.

– Удивительно, – сказал Бен, – в каком необычайном изобилии водится эта рыба! Не знаю, как здесь, но на побережье Англии, близ Ярмута, косяки сельди достигают шести-семи футов толщины.

– Это действительно необычайно, – сказал Ламберт. – А знаешь, английское слово «херринг» – селедка – происходит от немецкого «хеер» – войско. Так назвали рыбу потому, что она держится несметными полчищами.

Немного погодя, поравнявшись с какой-то сапожной мастерской, Бен воскликнул:

– Смотри, Ламберт, над ларьком сапожника написана фамилия одного из твоих величайших соотечественников! Бурхаав… Если бы только сапожника звали Герман Бурхаав, а не Хендряк, они были бы тезками, а не только однофамильцами.

Ламберт наморщил брови, стараясь вспомнить.

– Бурхаав… Бурхаав… Эта фамилия мне хорошо знакома. Помнится, он родился в 1668 году, но все остальное, по обыкновению, улетучилось у меня из памяти. Было, видишь ли, столько знаменитых голландцев, что запомнить их просто немыслимо. Кто он был такой? Не о нем ли говорили, что это человек о двух головах? Или он был великим путешественником, как Марко Поло?

– Он был не о двух, а о четырех головах, – со смехом подтвердил Бен, – так как это был великий врач, натуралист, ботаник и химик. Я сейчас очень увлекаюсь им, потому что месяц назад прочел его биографию.

– Ну так выкладывай, – сказал Ламберт, – только шагай побыстрее, а то мы потеряем из виду наших ребят.

– Вот, – начал Бен, ускоряя шаг и с величайшим интересом наблюдая за всем, что происходило на людной улице, – этот доктор Бурхаав был великим анспевкером.

– Великим – чем? – во все горло крикнул Ламберт.

– Ах, прости, пожалуйста! Я думал о том человеке, которого мы встретили: о прохожем в треуголке. Ведь он анспевкер, да?

– Да. Вернее, он аанспреекер – вот как надо произносить это слово. Но при чем тут твой любимый герой о четырех головах?

– Так вот, я хотел сказать, что доктор Бурхаав в шестнадцать лет остался сиротой, без гроша, без образования, без друзей…

– Неплохо для начала! – вставил Ламберт.

– Не перебивай. В шестнадцать лет он был бедным, одиноким сиротой. Но он был так настойчив и трудолюбив, так твердо решил овладеть науками, что пробил себе дорогу и со временем сделался одним из ученейших людей Европы.

Все его… А это что такое?

– Где? О чем ты говоришь?

– Вон там, на той двери, бумага. Видишь? Ее читают два-три человека; я уже заметил здесь несколько таких бумаг.

– Да это просто бюллетень о состоянии здоровья какого-то человека. В этом доме кто-то болен, и, чтобы избавить его от частых стуков в дверь, родственники пишут, как чувствует себя больной, и вешают это описание, как афишу, на входной двери для сведения друзей, что приходят справляться о его здоровье… Бесспорно, очень разумный обычай. В нем, по-моему, нет ничего странного. Продолжай, пожалуйста. Ты сказал «все его…» и не докончил.

– Я хотел сказать, – снова начал Бен, – что все ею… все его… Ну и смешно же здесь одеваются, право! Посмотри-ка на этих мужчин и женщин в шляпах, похожих на сахарные головы, и вон на ту тетушку впереди нас: ее соломенная шляпка совсем как совок – на затылке она суживается и кончается острием. Вот потеха! А ее громадные деревянные башмаки! Прямо загляденье!

– Все это люди из глухой провинции, – сказал Ламберт довольно нетерпеливо. – Придется тебе или бросить своего старика Бурхаава, или закрыть глаза…

– Ха-ха-ха! Так вот что я хотел сказать… Все его знаменитые современники искали с ним встречи. Даже Петр Первый, когда он из России приехал в Голландию учиться кораблестроению, регулярно посещал лекции этого прославленного профессора. К тому времени Бурхаав был уже профессором медицины, химии и ботаники в Лейденском университете. Занимаясь врачебной практикой, он очень разбогател, но всегда говорил, что его бедные пациенты – самые лучшие пациенты, так как за них ему заплатит Бог. Вся Европа любила и почитала его. Короче говоря, он так прославился, что один китайский мандарин написал ему письмо с таким адресом: «Знаменитому Бурхааву, доктору, в Европе», и письмо дошло без задержек!

– Не может быть! Вот это действительно знаменитость!.. А наши ребята остановились. Ну, капитан ван Хольп, куда направимся теперь?

– Мы хотим двинуться дальше, – сказал ван Хольп. – В это время года не стоит осматривать Босх… Босх – это замечательный лес, Бенджамин, великолепная роща, где растут прекраснейшие деревья, охраняемые законом…

Понимаешь?

– Йа! – кивнул Бен.

А капитан продолжал:

– Может быть, вы все хотите пойти в Музей естественной истории? А если нет, давайте вернемся на Большой канал. Будь у нас больше времени, хорошо было бы повести Бенджамина на Голубую лестницу.

– Что это за Голубая лестница, Ламберт? – спросил Бен.

– Это самая высокая точка на дюнах. Оттуда замечательный вид на океан, и, кроме того, можно хорошо рассмотреть, какое чудо сами дюны. С трудом верится, что ветер смог намести такие огромные гряды песку. Но, чтобы попасть туда, нам придется пройти через Блумендаль, а это не очень приятная деревня; кроме того, она довольно далеко отсюда. Что ты на это скажешь?

– Ну, я-то готов на все. Я даже, пожалуй, направился бы прямо в Лейден; но мы поступим так, как скажет капитан… А, Якоб?

– Йа, это хорошо, – промолвил Якоб, которому, впрочем, гораздо больше хотелось еще немного поспать, чем подниматься на Голубую лестницу.

Капитан стоял за то, чтобы направиться в Лейден.

– Отсюда до Лейдена четыре мили с лишком… Целых шестнадцать английских миль, Бенджамин. Если мы хотим попасть туда до полуночи, времени терять нельзя. Решайте быстрей, ребята: Голубая лестница или Лейден?

– Лейден, – ответили мальчики и, в одно мгновение вылетев из Хаарлема, побежали по каналу, любуясь высокими, как башни, ветряными мельницами и красивыми загородными усадьбами.

– Если хочешь видеть Хаарлем во всей его красе, – сказал Ламберт Вену, после того как они несколько минут катили молча, – ты должен приехать сюда летом.