Дорога сворачивает к нам - Миколас Слуцкис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А пока этого человека нет, я занята другими людьми, особенно теми, кто проезжает мимо. Мама говорит, что я «прилипла» к дороге. И еще она говорит, что не годится большой девочке глазеть на чужих, ходить за каждым.
А как не ходить, если такие интересные люди выходят или разговаривают с тобой из машины! Мальчишки, те не людьми — больше самими машинами интересуются. Все марки автомобилей на зубок знают. И все поголовно хотят быть шоферами. Бывают в самом деле занятные машины. Однажды, например, проехал автобус с железными прутьями в окнах и с надписью «Цирк». Вцепившись в прутья, оттуда выглядывали обезьяны. Ребята, улюлюкая, проводили обезьян через всю деревню, и все собаки лаяли, почуяв странных зверей. Обезьян я скоро забыла, а людей не забываю.
Никогда, наверное, не забуду и того высокого, долговязого студента. Нет, не потому не забуду, что он был студент и в узких брюках. Брюки у него как дудочки! Все потешались над его брючками. Он видел, что люди смеются, но не обижался.
У него не только брюки были забавные, но и имя и фамилия.
— Ро́бертас Шве́гжда! — так назывался он.
Люди пожимали плечами, потому что такое имя и фамилия чудно́ звучали для них. А втихомолку называли его «узкоштанником». Иногда ему вслед так и кричали:
— Эй, узкоштанник!
А он ходил с толстой-толстой тетрадью.
Записывал в тетрадь все: слова, песни, названия трав и насекомых. Взрослые не очень охотно пели ему и рассказывали сказки — все больше ребята. У Швегжды был и фотоаппарат. За песенку он фотографировал и обещал прислать карточки. Сниматься все любили, даже те, кто отнекивался, что не знает, мол, ни слов, ни пословиц. Чаще всего просили снять их возле коров, лошадей. Студент подвел Эле к палисаднику, а она хотела рядом с поросятами. У Эле Швегжда не просил ни песен, ни пословиц.
Хоть он и в узких брюках ходил, но знал много-много всяких названий, редких песен и слов. Больше, чем вся Гургждучай.
— Слова как растения, — говаривал Швегжда. — Кажется, везде одинаковые, во всех говорах, а пахнут по-разному.
Мне было странно, что слова могут пахнуть. Зато слепой Анупрас поддержал студента. Оказывается, и для него слова пахнут. Анупрас сказал студенту, что слова имеют еще и цвет. И не только слова — голоса людские. У одного голос синий, у другого — темно-красный, у третьего — серый, как вечный туман в его, Анупраса, глазах.
Швегжда записал все цвета Анупраса, но его интересовали не только слова и названия. Побродив несколько дней с раскрытой тетрадью, он начал расспрашивать о здешних людях: нет ли среди нас каких-либо примечательных личностей, героев каких-нибудь? Вот тебе и на!
— Герои среди нас? — пожимали все плечами.
В Гургждучай никто отродясь героев не видел. И не верилось, что в Гургждучай вообще мог когда-нибудь сыскаться такой. И в прошлом их не было. Правда, несколько мужчин участвовало в восстании 1863 года, но даже об их потомках давно не было слышно: кто-то в чем-то участвовал, какое-то имение спалили — разве не достаточно?
Записал Швегжда и про имение, которое спалили, однако героев искал по-прежнему. Брюки узкие, а такой настырный — не отвяжешься!
Пристал Швегжда к моему отцу. Кто-то сказал ему, что Станкунас, мол, в лихолетье бандитское держал в доме винтовку. Несколько лет держал винтовку и гранаты.
— Ну и что? — удивился отец. От удивления усы у него поднялись до кончика носа.
— А то, что вы герой! За оружие бандиты убить могли!
Отец засмеялся, все лицо от смеха пошло морщинами, как затянутый кисет. Потом посерьезнел, и морщинки разбежались.
— Мочь-то могли, да руки были коротки, — ответил он Швегжде. — По-твоему, и Шаучукенас герой? У него тоже винтовка была.
— Герой, разумеется, герой. В то время, знаете…
— В то… А в наше время Шаучукенас спекулирует. Со своих же людей шкуру дерет, словно какой-нибудь купец. Что, все равно он герой?
— Как же он стал таким… спекулянтом, если раньше?.. — заморгал глазами студент и посмотрел на меня.
А мне и самой это было непонятно.
— Да он в душе всегда таким был. Не советскую власть защищал, а свое добро стерег. Бандиты, бывало, грабили без разбору… Вот он и завел винтовку — от грабителей. А как пошли мы в коллектив, так ему не по пути с нами стало… Только и смотрит, где бы поживиться, — объяснил отец.
Вот он, оказывается, какой, Ляксандра! А мне-то еще неловко было, что отец ему руки не подал… Теперь бы и я не подала.
Опешил Швегжда. И как не опешить, если он и Шаучукенаса уже сфотографировал около улья? Ляксандра — никто другой! — и рассказал ему про винтовки. Знает Ляксандра, о чем сказать, а о чем помалкивать.
Отец не дал ему опомниться:
— И я, брат, такой же герой, как этот Шаучукенас. Хотел уж бросить все и в город податься. Бьешься, бьешься… Ни работа не мила, ни заработок…
Я как услыхала, так сердце и ёкнуло. Неужели отец хотел бросить нас с матерью? И мать, вижу, побледнела. А ведь она сама — помните? — подбивала его бежать из колхоза. Ходил отец с этим камнем на сердце, таким камнем, а нам не говорил. А все из-за колхоза, который никак на ноги не встанет. И слезы матери, ее попреки довели его.
— Но не сбежали ведь!
— И не сбегу! Наведем и здесь порядок. Если б хоть еще один мужик, настоящий колхозник в Гургждучай объявился… А то «лесовики»… бабы, ребятишки…
Мать перевела дух. И я перевела. Хоть и я — помните? — хотела ехать следом за Улите… Неужели хотела? Даже Швегжда выпустил воздух из щуплой груди. Чего ему вздыхать? Ведь мы для него незнакомые. Чужие. Не знает он, что творилось у нас дома в сенокос: как мы с отцом маме угодить хотели, а мать и смотреть на нас
