Автономное плавание - Виктор Устьянцев

- Остап, так можно ослепнуть от чтения, - говорила жена. - Ты бы сходил в магазин, мне надо масла.

Он надевал шинель с темными полосами невыгоревшего сукна на месте погон и шел в магазин. Мелкие поручения жены сначала радовали его, он был хоть чем-то занят. Но однажды встретил Гурина. Тот был когда-то помощником коменданта города и ушел в запас года полтора назад.

Поздоровавшись, Гурин насмешливо спросил:

- Что, Остап Григорьевич, и вы теперь стали "тыбой"?

- Какой "тыбой"? - не понял Герасименко.

- Не знаете? - удивился Турин. - Должность наша: с вами теперь такая. "Ты бы сходил за картошкой", "Ты бы купил колбасы или молока..." Словом, ты бы. Поняли?

Так вот он о чем? А ведь в самом деле...

Гурин пригласил:

- Заходите ко мне. Поговорим о том о сем, в картишки перекинемся. В преферанс играете? Ну вот и хорошо. У нас компания собирается, заходите!

"Действительно, я начинаю превращаться в мальчика на побегушках, подумал Герасименко. - Сижу как крот в норе. Пожалуй, надо встряхнуться".

Приходу Остапа Григорьевича обрадовались.

- Нашего полку прибыло! - радостно воскликнул Турин.

- Вот теперь и партийно-политическое обеспечение у нас на высоте! пошутил бывший начальник штаба бригады траления Хохлов, здороваясь с Герасименко.

- Никольский, Александр Ильич, бывший командир авиационного полка, представил Гурин вставшего из-за стола высокого человека с обгоревшим лицом. Герасименко осторожно пожал его шершавую, тоже обгоревшую руку.

На круглом полированном столе лежали две колоды карт, лист бумаги, карандаши. Когда уселись за круглый стол, Никольский начал сдавать.

- Два круга распасовки.

Все согласно кивнули. Играли молча, изредка перебрасывались замечаниями по ходу игры. У Остапа Григорьевича "на горе" оказалось больше всех - он уже и не помнил, когда играл последний раз, кажется, года три назад, в санатории.

- Как поживаете, Семен Яковлевич? - спросил Герасименко у Гурина во время очередной сдачи.

- А вот так и живем. День да ночь - сутки прочь. Скучно живем, одним словом.

- Да, брат, невеселое это дело - отставка! - подхватил Хохлов. - Тебе в новинку, наверное, еще не надоело бездельничать. А мне вот, честно говоря, осточертело все это. Сейчас бы кочегаром на буксир пошел работать.

- Ну и шел бы.

- Э, дорогой мой Остап Григорьевич, не так все это просто. Я двадцать пять лет отдал службе. А больше ни на что, видно, не гожусь.

- Но у тебя же высшее образование!

- Военное. Не забывай этого.

- А опыт, организаторские способности? Ты что, не мог бы работать, скажем, мастером на судоремонтном заводе?

- Мог бы.

- Или в ДОСААФе?

- Тоже мог бы. Да кому я нужен?

- Нужен.

- Слушай, Остап Григорьевич. - Хохлов положил карты и закурил. Расскажу тебе одну историю. Неприятно мне вспоминать ее, но расскажу. Тебе это тоже надо знать... Так вот, пробовал я. Пошел в горсовет, в отдел, который трудоустройством занимается. Сидит там один тип. Каневский его фамилия. Он мне знаешь что предложил? В ларьке пивом торговать. Или кондуктором на автобусе. Нет, он не шутил! Он говорил серьезно. Более того, с этакой издевочкой в голосе. "У нас, говорит, трудно сейчас с работой. Вот, говорит, перед вами был товарищ. Из заключения вышел, растратчик. Ему тоже работу дать надо". Черт его знает, почему я его тогда не ударил?

- Я бы ударил, - сказал Никольский.

- Понимаешь, Остап Григорьевич, я ничего не имею против продавцов и кондукторов. Дело тоже нужное. Но не по мне это. Мне не надо руководящую работу, я пойду кочегаром. И без денег, мне хватит пенсии. Но дайте мне дело по душе! А тут еще этот растратчик из тюрьмы. Ему, видите ли, предпочтение оказывают. Я двадцать пять лет отслужил, прошел три войны и вот...

- Ну этот, как его... Каневский, он-то небось не воевал? - заметил Гурин.

- Не в том дело. И я не собирался бахвалиться своими боевыми заслугами, хотя и это тоже нельзя со счета сбрасывать. Тем обиднее.

- Ну и больше ты не пробовал никуда обращаться? - спросил Герасименко у Хохлова.

- А ну их всех к дьяволу!

- Кого?

- Да этих чинуш... каневских.

- Ты же не в работники к нему наниматься пришел.

- Вот именно. Я добро хочу сделать и должен еще унижаться. Проживу и так. Я свое отработал, совесть у меня чиста. Пенсию за свой труд, за свои раны, за свои двадцатипятилетние скитания получаю.

- Да, поскитались мы немало, - подхватил Никольский. - Верите, я больше двух лет ни разу на одном месте не жил. В общей сложности в девятнадцати местах служил. И везде приходилось начинать сначала. Жил и в землянках, и в бараках. Ну мы-то ладно. Я удивляюсь, как жены наши выдерживали.

Заговорили о женах, о детях. У Гурина старший сын погиб в войну, младший - где-то на Севере с геологической экспедицией. У Хохлова дочь на Курильских островах, муж ее пограничник. У Никольского оба сына летчики, оба в разных местах. "Не заметил, когда оперились и разлетелись из своего гнезда". Остап Григорьевич тоже вспомнил о своем сыне, но промолчал. Он до сих пор глубоко переживал неудачно сложившуюся судьбу сына, женившегося на дочери известного ученого и жившего сейчас в Москве на его хлебах.

Игра шла вяло, вскоре они отложили карты и разошлись.

Остапу Григорьевичу и Никольскому было по пути. Сначала шли молча. Потом Никольский сказал:

- Я вижу, вы, Остап Григорьевич, уходите несколько огорченным.

- Пожалуй, - признался Герасименко.

- Вы Хохлову не верьте. Он работает как зверь. Пишет. Я читал. Не роман, но толково. И нужно. Для молодежи нужно. Словом, Хохлова отставка не сломила. Гурина - да, а Хохлова - нет.

- А что Гурин?

- Он вполне доволен. Жалуется, что скучно, но вы не верьте, ему-то не скучно. Огородишко завел, копается. Корову покупать собирается. Собственник!

- Почему же вы к нему ходите?

- Вы думаете только ради преферанса? Нет, это между делом. Гурина надо вырвать из паутины частнособственнических инстинктов. И так о нас, отставниках, бог знает какие сплетни разносят.

- Ну а вы? - спросил Герасименко.

- Я? Я работаю. Нештатный пропагандист горкома, председатель культурно-бытовой комиссии. В общем-то, дел хватает. Сейчас детский сад на общественных началах организуем, городской пионерлагерь, самодеятельный театр. "А как же я? Так и буду сидеть дома? - спросил себя Герасименко. Разве я ушел в отставку из жизни? Разве у меня нет потребности работать?"

На следующее утро Герасименко пошел в горком партии.

В приемной первого секретаря Карамышева сидело человек семь. Секретарша предупредила Герасименко:

- Без четверти двенадцать Михаил Петрович уедет на завод. Вряд ли он успеет принять вас.