Двенадцать - Ник Макдонелл

83

Хантер разговаривает по телефону с отцом. Тот уже подъезжает на лимузине из аэропорта Кеннеди. Впервые с момента ареста у Хантера срывается голос.

— Я никого не убивал. Кто вообще убивает людей?! Разве ты не понимаешь, папа? Папа?

— Хантер, я уже здесь, мы обо всем позаботимся. Поговорим с судьей, чтобы тебя выпустили под залог…

— Никто не станет убивать людей. Я не стал бы. То есть ты что…

— Хантер, тебе надо успокоиться.

— Папа, прямо тебе скажу, я невиновен, но, папа, я ужасно боюсь. Только я знаю, что, окажись ты на моем месте, ты бы испугался еще больше.

Отец Хантера ничего на это не отвечает.

84

Выйдя из квартиры Белого Майка, Тимми и Марк Ротко направляются в продовольственный магазин.

По дороге Тимми спрашивает:

— Знаешь, что нашему приятелю сказал попугай?

— Что же?

— Полли хочет крекер[36].

Марк Ротко смеется:

— А что же наш друг ответил попугаю?

— И что? — Марк вовсю ржет.

— А пошла ты, сука, — а потом он всаживает капсулу птице в задницу.

Оба хохочут во всю глотку.

— Надо взять жрачки. Пошли. — Тимми проходит через автоматические двери продуктового магазина. Он направляется к полкам с печеньем и берет коробку крекера на воде.

Марк Ротко ненадолго пропадает, но Тимми тут же находит его в следующем проходе между полок. Тот засовывает руку в банку взбитого маршмэллоу[37], а к его воротнику и подбородку уже прилипли сладкие белые хлопья. Женщина с тележкой торопливо уходит от них подальше. Тимми говорит:

— В натуре, дай-ка мне этого немного попробовать.

Он распечатывает упаковку крекера и начинает обмакивать его в маршмэллоу. Оба поедают лакомство до тех пор, пока в конце прохода не появляется работник супермаркета, который пришел расставить баночки с джемом. Тимми прячет остатки крекера в карман, а Марк Ротко роняет банку маршмэллоу, и она разбивается об пол. Все липкие, Тимми и Марк Ротко делают ноги. Сейчас они отправятся на вечеринку. Рабочему супермаркета приходится немало потрудиться, чтобы убрать с пола липкую сладкую массу.

85

Звонит телефон. Сейчас уже вторая половина дня, и Белый Майк ест «Чериоз». Раньше он ел все марки сладких воздушных шариков, но в последнее время перешел на обычные «Чериоз», так что «Какао паффс» теперь покрываются плесенью в буфете. Майк ест шарики не столовой, а чайной ложкой, потому что не любит, когда молока во рту оказывается слишком много. Телефон все звонит и звонит. Белый Майк берет трубку. Это его отец. Он просит Майка никуда не уходить, говорит, что идет домой и должен ему кое-что сообщить. У него спокойный, ровный голос.

— А что? — спрашивает Белый Майк. — В чем дело?

— Скажу, когда приду.

— Скажи сейчас. Я хочу знать прямо сейчас.

— Лучше дома.

— Я готов. Говори. Лучше, если я услышу сейчас.

— Серьезно, Майк.

Белый Майк теряется, услышав интонацию, с которой заговорил отец. Мгновение оба молчат. Когда на другом конце провода снова раздается голос отца Майка, фразы звучат жестко и монотонно.

— Умер Чарли. Его убили три дня назад в Гарлеме, а опознать тело удалось не сразу. Только что звонили из полиции. — Он вешает трубку, так что Белый Майк не успевает ничего сказать.

Белый Майк вопит. В груди у него происходит взрыв, рычание прокатывается снизу вверх по позвоночнику и вырывается в воздух. Может, он спрыгнет с крыши дома, чтобы вымотать силы и что-нибудь сделать, ведь Чарли мертв, а в квартире беспорядок. И вот Белый Майк начинает уборку. Сначала он кидается на диван, падает на спину, корчится всем телом, сбрасывает подушки, вопит, сжимая верхушки легких. Так он молотит руками и ногами до изнеможения, а потом поднимается и начинает уборку. В доме беспорядок: посуда не вымыта, шторы наполовину задернуты, свежего воздуха совсем нет, но окна на кухне звуконепроницаемые и открыть их невозможно. Он берет в кладовке ведро, швабру и тряпки. Нервными упругими шагами ходит он по кухне, от раковины к полкам, убирает вещи на место. Освободив все столы на кухне, он наполняет ведро водой, добавляет мыла и драит все тряпками. Встает на табуретку и протирает потолок. Потом табуретка качается и опрокидывается, и он падает на кафельный пол. Белый Майк лежит на животе и смотрит на пол. Так его и застает отец.

Белый Майк с отцом смотрят друг на друга.

— Мне очень жаль, Майк.

— Мне нужно пройтись. Я скоро вернусь.

— Да, пройтись сейчас хорошо. Я дойду с тобой до перекрестка.

— Как знаешь, — отвечает Белый Майк, и отец вздрагивает.

Возле перекрестка отец Белого Майка рассказывает, что полиция не знает, что произошло, но им кажется, что Чарли, возможно, участвовал в продаже наркотиков. И у полиции есть некоторые вопросы.

Белый Майк пожимает плечами, но впервые задумывается, что на самом деле известно его отцу.

86

Джессика одевается, собираясь на вечеринку, и вдруг останавливается, увидев в зеркале свои глаза. Она задумывается, расширяются ли зрачки от «двенадцати», как это бывает от травки. Да без разницы. Ей нравятся ее глаза, большие, карие. «Сильные глаза у моего отражения. Я сильнее всех ребят, — думает она. — Мне хватит сил поступить в Уэслианский, и пойти к тому психоаналитику, и отлично отдохнуть на этой вечеринке, и одеться сейчас». Ей хватит сил на все, чего она пожелает. Хватит сил купить «двенадцать» у наркодилера. Сделать все, что для этого потребуется. Она самая сильная.

87

Белый Майк шагает на запад, в сторону солнца. Поворачивает на Пятую авеню, где стоят заснеженные деревья и вытягиваются тени. В голове у него пусто, а руки холодные. От северного края Центрального парка он поворачивает налево и снова идет на запад. Дойдя до другого края парка, он направляется в Гарлем.

Он знает, куда идет. В собор святого Иоанна Богослова. Один из самых больших готических соборов в мире. Может, даже и самый большой. Белый Майк точно не знает. Тень от собора такая длинная, что не видно, где она кончается. «Зачем ты сюда пошел? — думает он. — Мог бы просто пройтись по Гарлему, чтобы тебя пристрелили, как Чарли. Да нет, тебя не застрелят, если ты будешь идти по Гарлему. Кто же убил Чарли?» Холодно. Белый Майк прибавляет шагу и заходит в массивные двойные двери.

Своды очень высокие, освещение тусклое, службы сейчас нет, ничего не происходит. Белый Майк смотрит на множество свечей и хочет зажечь еще одну, но не делает этого, потому что вообще-то не представляет как. Поэтому он только на секунду задерживает взгляд на этих теплых кружках света. Впереди стоит, наверно, тысяча старых церковных стульев, а за ними виден алтарь. Белый Майк слышит звук собственных шагов. Он проходит вдоль небольших притворов, и по величественному собору прокатывается эхо. Кругом все украшено дубом и позолотой. Наконец он подходит в Уголок Поэтов с надписями на стенах. Обычно он останавливается и читает такие вещи, но не в этот раз. Белый Майк проходит в середину собора и садится.

«А ведь предполагается, что в таком месте мы должны терять дар речи», — размышляет Белый Майк. Он сжимает спинку стула перед собой с такой силой, что фаланги хрустят, а костяшки становятся белыми. Полы его пальто лежат на полу возле стула, и Белый Майк понимает, что ему жарко и неуютно. В соборе очень тепло. Он снимает пальто, запрокидывает голову, опустив затылок на спинку стула, и разглядывает высокие своды. Краем глаза он замечает ссутулившуюся пожилую женщину. Ему внезапно приходит в голову, что его поза в этом месте может показаться странной и непочтительной, поэтому он ставит вытянутые ноги поближе к себе, подается вперед и склоняет голову.

Так он сидит долго. Позади него, среди моря стульев, сидит сгорбленная старая дама, а вдалеке — двое туристов, но они достаточно быстро встают и уходят, и есть еще один-два человека. А Белый Майк сидит и ни о чем не думает, вцепившись в спинку стула перед собой, опустив голову. В тускло освещенном соборе тихо, и все звуки повторяет эхо.

А потом он начинает думать о Чарли и о том, как, должно быть, Чарли умер. Вспоминается эпизод из фильма о войне, в котором солдат рассказывает, как пуля разрывает кожу, и все это показывают в замедленной съемке: вот она пробивает какие-то внутренние органы, и образуется свободный туннель, который потом заливает зеленоватой желчью. А когда рассказ заканчивается, все показывают в обратном порядке: туннель исчезает, желчь уходит обратно, кожа снова становится целой, а пуля летит задом наперед. Но такого, само собой, никогда не бывает. А потом Белый Майк, сам того не желая, вспоминает, как в следующем эпизоде того фильма корова подрывается на фугасной мине и как смешно было на это смотреть. Но тут он злится сам на себя за такие мысли и решает, что сидеть в соборе глупо и что пора уходить. Он перебрасывает пальто через руку и выходит на улицу.