Истребители танков - Владимир Зюськин

«Это было кладбище бронированных слонов, еще истекающих кровью-бензином, дышащих огнем и дымом. С вывернутыми головами-башнями, согнутыми хоботами-пушками, они стояли, лежали на боку, вверх гусеницами. «Смотри-смотри! — говорил Михаил Григорьевич Сапожников. — Пять танков внизу, а шестой лежит на них. Как его угораздило?!» Скопище стали, нагромождение, свалка. Жуткое зрелище! Предсмертная агония фашизма!»

В послевоенных воспоминаниях Иванов писал об этом сражении:

«Мне все время хотелось увидеть в кино или на картине эту битву. Но сколько я ни смотрел фильмов, художественных полотен на тему войны — подобного не видел. Похоже, но очень отдаленно. Жаль, что я не сделал фотографий. Фотографировал Силин: у него, наверное, остались снимки. Посмотреть бы их».

Все, кто видел поле сражения после боя, долго жили под впечатлением этого зрелища. «

Я даже как-то пересмотрел свои фронтовые дела, — вспоминал Иванов. — Они, да и вся моя жизнь, показались ничтожными по сравнению с Прохоровским танковым сражением».

После танкового сражения немцам стало не до наступления. Они понесли большие потери, и хотя еще огрызались южнее Прохоровки, в наступление пошли советские войска.

«…24.07.43. Бригада получила задание наступать в боевых порядках 27-й танковой бригады» (из журнала боевых действий).

И вновь потекли фронтовые будни, скрашиваемые осознанием того, что враг отступает. Наши части в наступлении нередко применяли тактику, которую переняли у врага: вместе с танками в атаку шли сплошной стеной трактора, автомобили — все, что имело мотор и колеса. Это скопище техники, гремящее, гудящее, поднимающее тучи пыли, приводило в ужас, парализовывало волю противника.

«Мы выскочили на Северский Донец, — вспоминает Георгий Алексеевич Халтурин, — но так как переправы через реку не было, то батарею поставили на закрытые позиции. Сам я с разведчиками и связистами пошел на берег Донца. Занял наблюдательный пункт, пристрелял ориентиры и стал ждать немцев. Они, полагая, что мы с ходу будем форсировать реку, драпанули, а когда пришли в себя, начали на противоположном от нас берегу подтягивать силы. Тут мы и встретили их огоньком из пушек. Уничтожили несколько машин с орудиями, загнали пехоту в лес».

Но немцы просидели там недолго. Халтурин видел в бинокль, как чуть ли не целое отделение, крадучись, двинулось в разведку.

— Открыть огонь! — приказал он.

Раздалось несколько залпов. Когда пыль рассеялась, увидели бегущего гитлеровца.

— Огонь! — снова скомандовал Халтурин.

По удирающему фашисту пальнула одна из пушек. Затем еще, еще… Продолжалось это довольно долго, за что Георгий Алексеевич получил в штабе нагоняй:

— Сколько снарядов израсходовал на одного врага! Тоже, охотник выискался!

Халтурин хмуро молчал. В 1941 году за ним одним гонялся «мессершмитт», позднее — танк. На открытом пригорке его, лейтенанта, расстреливал пулемет.

1846-й полк, продвигаясь с боями к Белгороду, освобождал Беленихино, Сажное, Гостищево. Первой на марше, оправдывая свой номер, шла батарея номер один. Одним из ее бойцов был девятнадцатилетний уроженец Белгорода Анатолий Панкевич. Он вспоминает:

«На подходе к Гостищево путь нам преградил шестиствольный немецкий миномет «Ванюша». Он вывел из строя целый орудийный расчет, смертельно ранил командира батареи. В конце концов миномет сковырнули».

В церкви села Вислое засели немецкие автоматчики. Они хорошо просматривали местность и выстроили перед пехотой стену огня. Первый расчет первой батареи 1846-го полка, где заряжающим — Анатолий Панкевич, получил задание снести церковь. Ночью, увязая в болоте и подминая кустарник, бойцы подтянули для прямой наводки пушку. Чуть рассвело, дуло орудия повернулось в сторону церкви. Раздались выстрелы. Они были точны. Старое здание храма сослужило русской земле последнюю службу, погребя под своими обломками алчных пришельцев.

Вторая батарея 1846-го полка освобождала села Ржавец, Стрельникове, Кривцово, Сабылино, Киселеве. Под Ржавецем командир взвода управления батареи и старший разведчик В. И. Стрельников искали место для наблюдательного пункта. Облюбовали высотку, с которой было видно далеко во все стороны. Только сказал комвзвода: «Здесь будет НП!» — раздалась пулеметная очередь. Стрельников увидел, как командир упал на землю, тяжело простонав. Одна пуля пробила ему грудь, другая раздробила бедро.

Медлить было нельзя. Не поднимаясь, разведчик взвалил командира на себя, сполз в балку и перевязал кровоточащие раны. А потом двинулся с раненым на спине к месту расположения батареи.

За спасение офицера В. И. Стрельников был награжден медалью «За боевые заслуги». А вскоре батарея освобождала его родное село Кривцово. Беспокойно расспрашивал Виктор Иосифович жителей о судьбе своей матери. Наконец узнал: забрав корову, мать ушла вместе с нашими войсками. «Эх, мама, поспешила ты, — с досадой думал разведчик. — Не привелось обняться. Но главное — жива!»

Под Сабылино Стрельников снова ушел в разведку. А когда вернулся и доложил командиру батареи, что немцев на пути следования нет, комбат положил ему руку на плечо:

— Спасибо. А теперь беги на кухню, там тебя мать ждет.

С сердцем, готовым от радости выскочить из груди, прибежал на кухню и увидел «свою родненькую», обнял ее со слезами на глазах.

Пятого августа, в 8 часов утра, пехота, а затем 1846-й полк с боями вошли в Белгород. Бои в городе велись целый день. Только к вечеру смолкли взрывы и стрельба на улицах.

Вскоре в столице нашей Родины раздались другие — победные залпы: салют в честь освобождения Орла и Белгорода. Это был в истории Великой Отечественной войны первый артиллерийский салют, который услышала вся страна.

А. П. Поляков слушал сообщение о салюте на командном пункте бригады — в районе железной дороги Белгород — Волчанск: «Мы все ликовали, не стесняясь слез радости. Это был поистине праздник для всего советского народа».

Боевые товарищи Нежурина уже видели из окопов улицы Белгорода, а Василий трудился на кухне. Таков порядок. Прибывший из санчасти должен пройти своеобразный карантин.

Вместе с белгородским парнем Семерниным он ходил за водой к колодцу и терял в нем ведра, а потом доставал их крючком. Надоело до чертиков. Но вот карантин кончился, и его зачислили в расчет наводчиком.

Только было воспрянул духом — привязалась куриная слепота. Опять с передовой — в тыл. Таким, не совсем здоровым, и вошел в свой родной город. Вот они знакомые огороды, где копали картошку и срезали подсолнухи с братом. Вот стадион, куда часто попадали через забор. Машина, на которой ехал Василий, шла по улице Ново-Московской. Пересекающие ее улицы в восточной части были перегорожены немцами для того, видимо, чтоб наши артиллеристы не видели главную магистраль Харьков — Москва.