Цари. Романовы. История династии - Эдвард Радзинский

Сандро умолял Аликс ограничиться домашними делами, Аликс его прервала. Он продолжал. Она повысила голос – он тоже. На протяжении бурного разговора Ники молча курил. Сандро ушел, пообещав, что однажды она признает его правду. Он поцеловал ей руку на прощание, но ответного поцелуя уже не получил.

Из всей беседы с Сандро Аликс поняла одно: они хотят удалить Протопопова, которого завещал им «Старец». Она была в ярости: надо разогнать Думу, а не удалять от престола преданных людей.

Но в этот день Николаю пришлось еще многое услышать.

«Гулял с Марией, у Ольги заболело ухо. До чая принял Родзянко», – как всегда лаконично записал он в дневнике череду событий этого дня.

Разговор с Родзянко был угрожающим. Обычно сдержанный, «толстяк» Родзянко – неузнаваем.

Родзянко: – Смена лиц, и не только лиц, но и всей системы управления является неотложной мерой.

Николай: – Вы все требуете удаления Протопопова… А ведь он был товарищем председателя в Думе… Почему же теперь вы все его так ненавидите?

Родзянко: – Ваше Величество, мы накануне великих событий, исхода которых уже предвидеть нельзя… Я полтора часа вам докладываю, но по всему вижу, что уже избран самый опасный путь – разогнать Думу… Я убежден, что не пройдет и трех недель, как вспыхнет такая революция, которая сметет все и вы не сможете царствовать…

Когда Родзянко входил в кабинет к царю, он повстречал знакомого нам слугу Александра Волкова и попросил его заметить, сколько он будет в кабинете Государя.

Когда взволнованный председатель Государственной думы вышел из кабинета, Волков сказал: «Вы были у Его Величества ровно 26 минут».

Родзянко отдал свой портфель скороходу, который ждал его, чтобы нести портфель до кареты, и безнадежно махнул рукой: «Теперь уже все равно, теперь уже все кончено».

Но Родзянко был не прав – разговор этот произвел впечатление. Николай сдался. И вскоре старик премьер Голицын вернулся домой из Царского Села необычайно счастливый и радостный. Николай вдруг сам пожелал обсудить вопрос об ответственном министерстве. Он объявил Голицыну, что собирается явиться в Думу и объявить свою волю: «О даровании России министерства, ответственного перед русским парламентом».

Но вечером того же дня Голицына вновь потребовали во дворец. И Николай сообщил ему, что он… уезжает в Ставку!

– Но как же, Ваше Величество? – изумился бедный премьер.

– Я изменил свое решение… Сегодня же вечером я уезжаю.

Ну конечно, между этими двумя событиями был разговор с Аликс. И вечная воительница не дала ему повторить 1905 год! К тому времени он очень устал.

Эту отчаянную усталость почувствовал старый Голицын. И впоследствии он объяснял этот изумивший всех отъезд в Ставку желанием Государя «избежать новых докладов, совещаний и разговоров».

Да, он бежал – от ее сумасшествия, от толстого Родзянко и ярости Думы. От требований матери, родственников, друзей и страны.

«Давно, усталый раб, замыслил я побег…»

Родзянко описывал в своих воспоминаниях, как однажды, выслушав его доклад, Николай вдруг подошел к окну.

– Почему так, Михаил Владимирович? Был я в лесу сегодня – тихо там и все забываешь – все эти дрязги… суету людскую. Так хорошо было на душе. Там ближе к природе… ближе к Богу…

Как-то в своем дневнике Николай записал: «Долго болтал ногой в ручье».

Усталый одинокий человек, как ребенок, разбрызгивавший ногой воду… И теперь он хотел убежать. К лесу, к длинным прогулкам по пустому шоссе…

Он объяснил ей, что уезжает ненадолго, что вернется уже к 1 марта и потому даже Бэби не берет с собой. Но она испытывала какой-то ужас перед этой его поездкой.

Империи оставалось жить 10 дней.

22 февраля 1917 года он в последний раз уезжал из Царского императором. И в последний раз в поезде он нашел ее традиционное письмо:

Она: «22.02.17. Мой драгоценный! С тоской и глубокой тревогой я отпустила тебя одного без нашего милого Бэби. Какое ужасное время мы теперь переживаем! Еще тяжелее переносить его в разлуке – нельзя приласкать тебя, когда ты выглядишь таким усталым, измученным; Бог послал тебе воистину страшный тяжелый крест…

Наш дорогой Друг в ином мире тоже молится за тебя, Он еще ближе к нам, но все же так хочется услышать Его утешающий и ободряющий голос… Только, дорогой, будь тверд, вот что надо русским. Ты никогда не упускал случая показать любовь и доброту. Дай им теперь почувствовать кулак. Они сами просят об этом – сколь многие мне недавно говорили: «нам нужен кнут!» Это странно, но такова славянская натура… Они должны научиться бояться тебя. Любви одной мало. Ребенок, обожающий отца, все же должен бояться разгневать его… Крепко обнимаю и прижимаю твою усталую голову. Ах, одиночество грядущих ночей – нет с тобой Солнышка и нет Солнечного Луча (Алексея. – Э.Р.). Чувствуй мои руки, обвивающие тебя, мои губы, нежно прижатые к твоим. Вечно вместе, всегда неразлучны».

Россия – кулак и кнут… Все это очень старые и очень печальные мысли… Она была права, «многие говорили». Вот монолог русского монархиста, который почти повторяет слова русской царицы (его приводит в своих мемуарах все тот же французский посол Палеолог):

«На Западе нас не знают, там не знают, что царизм есть сама Россия. Россию основали цари. И самые жестокие, самые безжалостные были лучшими. Без Ивана Грозного, без Петра Великого, без Николая I не было бы России. Русский народ – самый покорный из всех, когда им сурово повелевают, но он не способен управлять сам собою. Как только у него ослабляют узду, он впадает в анархию. Он нуждается в повелителе, в неограниченном повелителе. Он идет прямо только тогда, когда чувствует над своей головой железный кулак… кнут, мы им обязаны татарам, и это лучшее, что они нам оставили…»

Он: «Чувствую себя опять твердо, но очень одиноким. Сердечно благодарю за телеграмму тебя и Бэби. Тоскую ужасно. Нежно целую всех».

Она: «23 февраля… Ну вот – у Ольги и Алексея корь. У Ольги все лицо покрыто сыпью. У Бэби больше во рту, и кашляет он сильно и глаза болят. Они лежат в темноте – мы завтракали еще вместе в игральной. Мы все в летних юбках и в белых халатах, если надо принять кого (кто не боится), тогда переодеваемся в платья. Если другим не миновать этого, я хотела бы, чтобы они захворали скорее. Оно веселее для них и не продлится так долго… Аня тоже может заразиться…»

Алексей заразился корью от мальчика-кадета. Кадета этого отпускали специально для игр с наследником из кадетского корпуса. В корпусе уже было много больных корью, но императрица этого не знала. Так началась эта болезнь, свалившая всю Семью, кроме Аликс. Железной Аликс. Теперь в белом халате императрица металась между больными и заболевающими детьми. Корь закрыла от нее столь недалекую столицу. И доклады она принимала теперь все через того же камердинера Волкова. Но это была не просто болезнь. Этой болезнью началась смерть империи.