Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж - Александр Дмитриевич Прозоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Великий князь! – выглянув из-за елки, прервал княжьи размышления часовой в обтянутом синим бархатом панцире – бригантине – новгородской (не хуже миланской или там нюрнбергской) работы, с коротким копьем, при палаше на украшенном бляхами поясе. Щеголь! На голове не шелом – украшенная пером каска. Во втором, Никиты Кривоноса, полке, у всех такие каски…
Егор повел бровью:
– Что такое?
– Изволю доложить, великий князь, – вытянулся караульный. – Здесь, невдалеке, на лесной тропе задержаны двое неизвестных, парень с девкою. Парень – отрок младой – говорит, что ты, княже, его знаешь.
– Знаю? – Вожников повел плечом. – Ну, допустим… Вы вообще, чего их взяли-то?
– Так к вашей лодье, великий государь, рвутся! – с возмущением пояснил воин. – Дело, мол, важное… Да если у всех сопленосых будут такие дело, то…
– Ладно, ладно, не обобщай. Благодарю за службу!
Милостиво кивнув часовому, князь все же бросил ему в спину:
– А задержанных все ж приведи. Взглянем.
Парня Егор узнал сразу – тощий, со смуглым лицом и непокорной соломенной шевелюрой, Сенька-Арсений из Бродского рядка, а вот девчонку видел впервые. Неплохая такая девочка, с виду лет шестнадцати, светловолосая с серыми блестящими глазками. Милашка. Правда одета… похоже, что в рубаху мужскую, едва-едва прикрывает расцарапанные коленки. Босая, как и кавалер ее, Сенька. И такая же побитая, на нижней губе да щеках ссадины…
– Не вели казнить, князь великий! – упав коленями в траву – воины караульные этак ненавязчиво подтолкнули – взмолился отрок. – С вестью я важной, дозволь, скажу!
Вожников сплюнул и махнул рукой:
– Да говори уже. Вестник!
– Беда, великий государь, беда! У нас, на Бродском рядке – смерть черная, мор! Больше десятка уже заболели… остальные меня не слушают, не хотят уходить.
– Точно – черная смерть? – князь почему-то не особенно удивился, чего-то в этом роде он исподволь и ждал. – С обычной лихоманкой не путаешь? Впрочем, ты же, кажется, Амброзиуса Вирта, врача из Утрехта, ученик.
– Нет, нет, княже, не путаю! Кроме лихоманки – бубоны, а многие уже и кровью харкают. Она, она, господине, – черная смерть… Вы на меня так, государь, не смотрите – говорил же, я не болезный, упастись от мора умею. И руки мою, и сам, и рубаху новую надел…
– А старая, видать, на подружке твоей? Вон, дырка на дырке… Да встаньте вы уже с колен. На корни вон сядьте… вот так.
Удовлетворенно кивнув, Вожников посмотрел на девчонку:
– А ты-то, красавица, откуда? Тоже из Бродского рядка?
– Она не с рядка, она… – Сенька дернулся было объяснить, да князь так на него взглянул, что отрок тут же прикусил язык.
А Егор поощрительно кивнул девушке:
– Полагаю, ты про себя сама все расскажешь. Ой-ой… что краснеешь-то? Меня стесняться не надо, я – князь великий и император, всем вам, чады, заместо отца… или вместо доктора, а врачам лгать – себе же дороже выйдет. Ну! Говори, дщерь, как звать тебя да откуда в рядке взялась, из какой-такой землицы?
– Ирина я… с Обонежской пятины, – тихо промолвила дева. – С погоста на Пашозерье.
– Ого, да мы с тобой земляки почти. Я чаю, погост-то – Софийского дома? – улыбнувшись, уточнил князь.
Ирина помотала головой:
– Нет, господине, не Софийского. Боярину одному принадлежит, немцу Антону Ванькину…
– Ха! Эко вы его лихо прозвали – Ванькин, – от души расхохотался Вожников. – Антониус ван Эйк, старый балтийский пират и имперский рыцарь. Да-да, помнится, именно в тех местах я ему кое-какую землицу и жаловал… Сам-то ван Эйк там хоть раз был?
– Да появлялся разок, – девушка неожиданно улыбнулась. – Весь такой важный, в плаще шелковом, на поясе – меч, в ухе – серьга златая. Погостил денька три, осмотрел все, тиуна заместо себя оставил – да уехал. С тех пор и не видали более.
Князь хмыкнул:
– Ай-ай-ай, безобразник какой. Вижу, природа да покой ему не особо по праву пришлися. Ну да, ну да, моря там нет, городов – тоже, что в этакой-то глуши и делать?
– Не такая ж у нас и глушь, – обиженно поджала губы Ирина. – По лесам да урочищам народу хватает, да и чужих – тоже. Мы ж на перекрестье – с Волги-Итиля к Новгороду… Купцы нахаживают. Вот тиун меня оному такому ордынцу купцу-татарину за долги и продал.
– И когда ж ты, малая, успела долгов наделать? – Егор укоризненно прищурился, пряча усмешку, вот-вот готовую сорваться с губ. – Небось, на красивую машинку кредит взяла? Ась? Да ладно, шучу, шучу… А вообще, это правильно – за невозвращенные кредиты в рабство. А то многие ухари наберут по пять штук… Для экономики кредиты вообще – о двух концах палка. Особенно – потребительские, на себя любимого, по сути – в никуда… Значит, ты, малая, к работорговцу попала, так?
– Так, господине.
– А я, между прочим, строжайший указ против работорговли издал. А ты взяла да подалася в рабыни! Виновата! Ну, ну, не вздумай реветь… снова шучу я. Расскажи-ка лучше, что дальше было? У купца тебя купил кто-то?
– Ох, господине… купил… лучше бы умерла я!
Едва сдерживая слезы, Ирина поведала князю – а заодно и навострившему уши Сеньке, коего до того рассказами о собственной жизни отнюдь не баловала, – все, что случилось с нею после того, как торговец невольниками продал ее со скидкой некоему Коростыню. Ее и еще двух товарок, увы, уже верно, умерших, после того, как…
В этом месте несчастная девушка потупилась и покраснела, однако все же нашла в себе мужество продолжать дальше, особенно после того, как великий князь отправил слишком уж любопытного Арсения прочь, под присмотр караульных.
Вожников слушал внимательно, не перебивая, лишь кое-что пару раз уточнил.
– Нет, нет, господине, – помотала головой Ирина. – Думаю, Коростынь – это прозвище, кличка. А по имени-то его никто не называл. Но слушались все – беспрекословно.
– Значит, говоришь – телосложения плотного, сильный…
– На медведя чем-то похож.
– Глаза маленькие, широкие скулы, борода…
– Плешь еще. Прямо на макушке. Смешная такая, но тогда не до смеха было.
– Понятно… Так почему – Коростынь-то? А, скажем, не Плешак?
– А-а-а!!! – опомнилась дева. – Так щеки у него и шея – словно цветут все коростою. Не в прыщах, но… цветут.
– Ясно! – Егор довольно потер руки. – Примета – дай боже! Так что словим мы твоего обидчика, Ирочка, словим! Ты что глазками-то блестишь? Приболела что ли?
