Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова ) - Виктор Гюго

Действие этого первого залпа было ужасающее. Атака была такая серьезная, что заставила задуматься даже самых смелых из защитников баррикады. Очевидно, там во мраке стоял целый полк.

— Товарищи! — крикнул Курфейрак. — Подождем понапрасну тратить порох.

— Но прежде всего нужно опять водрузить знамя, — сказал Анжолрас.

Он нагнулся и поднял знамя, которое упало к его ногам. С конца улицы доносился стук шомполов о ружейные дула. Войска спешили заряжать ружья,

— Друзья! — снова послышался голос Анжолраса. — Кто из вас чувствует в себе достаточно храбрости и не побоится поставить наше знамя на прежнее место?

Никто не отвечал. Взобраться на гребень баррикады в ту минуту, когда в него прицеливался, быть может, целый полк, значило идти на верную смерть. Даже Анжолрас и тот испытывал невольный трепет.

Он повторил свой вопрос, но опять никто из присутствовавших не решился отозваться на него, зато произошло нечто неожиданное.

II.

«Знамя». Второй акт

С той минуты, как бунтовщики пришли в «Коринф» и начали воздвигать баррикаду, никто более не обращал внимания на старика Мабефа, который, однако, не уходил. Он вошел в нижнюю залу кабака и уселся там перед конторкой. Весь уйдя в себя, он ничего не видел и не слышал. Курфейрак и другие несколько раз подходили к нему и предупреждали об опасности, уговаривая его уйти, пока не поздно, но он даже не взглянул на них, словно не слышал. Когда его оставляли в покое, губы его шевелились, точно он говорил с кем-то, но, как только с ним действительно заговаривали, уста его смыкались и глаза потухали. За несколько часов до атаки баррикады он принял позу, которой уже не изменял до конца. Упершись сжатыми кулаками в колени, он с вытянутой вперед головой словно заглядывал в какую-то пропасть. Ничто не могло заставить его переменить это положение. Казалось, тут присутствовало только неподвижное тело, а дух витал далеко от баррикады.

Когда все отправились занимать позиции на баррикаде, в нижней зале не осталось никого, кроме привязанного к столбу Жавера, сторожившего его с саблей наголо революционера и Мабефа.

В момент атаки старик как будто очнулся под влиянием сильного физического потрясения, вызванного ружейным залпом. Он быстро вскочил, прошел по всей зале и в ту минуту, когда Анжолрас повторил свой вопрос относительно знамени, показался на пороге кабака.

Его появление расшевелило группы революционеров. Раздались возгласы:

— Это тот, кто голосовал за казнь короля! Член Конвента! Представитель народа!

Весьма вероятно, что старик ничего этого точно так же не слышал, как не слышал того, что говорилось ему в кабаке. Он направился прямо к Анжолрасу мимо расступившихся перед ним с каким-то благоговейным страхом повстанцев и вырвал из рук ошеломленного Анжолраса знамя, потом, пользуясь тем, что никто не осмелился ни остановить его, ни помочь ему, этот дряхлый восьмидесятилетний старец с трясущейся головой, хотя и медленными, но твердыми шагами стал взбираться на баррикаду по камням, расположенным в виде ступеней лестницы.

Когда Мабеф добрался до верхней ступени, когда этот дрожащий и ужасный призрак предстал на груде обломков перед дулами тысячи ружей и, вытянувшись во весь рост, бросил вызов смерти, словно он был сильнее ее, — вся баррикада показалась увенчанной во мраке какой-то колоссальной, сверхъестественной фигурой.

Наступило безмолвие, обыкновенно сопровождающее все, что принадлежит к области чудесного. Среди этого мертвого затишья старик, потрясая красным знаменем, воскликнул:

— Да здравствует Республика и… смерть!

Откуда-то вблизи баррикады несся быстрый торопливый глухой говор. Вероятно, полицейский комиссар делал кому-нибудь законные внушения на другом конце улицы. Затем тот же звучный голос, который давеча спрашивал: «Кто там?» — крикнул Мабефу:

— Уходите!

Но бледный и изможденный старик, с глазами, сверкающими огнем исступления, громко повторил:

— Да здравствует Республика!

— Пли! — скомандовал тот же голос.

Второй залп, подобный граду картечи, снова грянул над баррикадой.

Старик упал на колени, потом приподнялся, выронил знамя и, как сноп, рухнул навзничь на мостовую, где и остался неподвижным, вытянувшись во весь рост с раскинутыми крестообразно руками. Из-под него тотчас же заструились ручейки крови. Его старческое бледное и печальное лицо было обращено к небу. Мятежниками овладело то сильное волнение, когда человек забывает даже об опасности, и они с благоговейным ужасом поспешили к трупу.

— Какие есть люди среди революционеров! — в порыве удивления воскликнул Анжолрас.

Курфейрак нагнулся к его уху и прошептал:

— Скажу одному тебе, чтобы не уменьшать энтузиазма наших товарищей: этот старик вовсе не был революционером. Я знал его лично. Он был известен под именем дядюшки Мабефа. Не понимаю, что с ним сегодня сделалось. Во всяком случае, он заявил себя храбрым человеком. Взгляни, какое у него лицо!

Анжолрас нагнулся, приподнял голову мертвого старика и поцеловал его в лоб.

III.

Гаврошу следовало бы взять карабин Анжолраса

Мабефа прикрыли длинной черной шалью вдовы Гюшлу, устроили из ружей носилки и положили на них тело, потом с обнаженными головами и с торжественной неторопливостью отнесли его в нижнюю залу кабака и поместили там на большом столе. Всецело поглощенные этим священным делом, они совсем перестали думать о том опасном положении, в котором находились.

Когда проносили труп мимо Жавера, спокойно ожидавшего решения своей участи, Анжолрас сказал ему.

— Теперь очередь за тобой.

В это время маленький Гаврош, один остававшийся на своем посту в качестве наблюдателя, заметив, что к баррикаде осторожно приближаются какие-то люди, громко крикнул:

— Берегись!

Курфейрак, Анжолрас, Жан Прувер, Комбферр, Жоли, Багорель, Боссюэт и прочие беспорядочной гурьбой высыпали из кабака.

Они поспели как раз вовремя, потому что над баррикадой уже сверкал густой лес штыков.

Рослые солдаты муниципальной гвардии пробирались через заграждение один за другим, карабкаясь по омнибусу или протискиваясь сквозь оставленную лазейку и напирая на мальчугана, который, хотя и отступал, но не бежал.

Минута была критической. Этот натиск походил на первый страшный напор наводнения, когда поток поднимается выше уровня плотины и вода начинает хлестать через нее. Еще одно мгновение — и баррикада будет взята.

Багорель бросился на первого ворвавшегося на баррикаду солдата и убил его выстрелом из карабина почти в упор, но в то же время и сам был убит ударом штыка другого солдата. Третий солдат уже повалил Курфейрака, который кричал: «Ко мне!» Четвертый солдат, самый рослый из всех, настоящий исполин, шел прямо на Гавроша со штыком наперевес. Мальчик взял в свои слабые руки тяжелое ружье Жавера, прицелился в великана и спустил курок, но выстрела не последовало, очевидно, ружье не было заряжено. Верзила-солдат расхохотался и занес штык над ребенком.

Но прежде чем острие штыка коснулось Гавроша, ружье вывалилось из рук солдата, внезапно пораженного чьей-то пулей прямо в лоб, грузное тело великана тяжело рухнуло в грязь. Вторая пуля пробила грудь того солдата, который повалил Курфейрака, и тот, в свою очередь, упал к его ногам.

Оба этих выстрела были сделаны Мариусом, только что взошедшим на баррикаду.

IV.

Бочонок с порохом

Мариус, стоя в закоулке улицы Мондетур, был свидетелем первой, нерешительной и неуверенной фазы борьбы. Он не мог устоять против того таинственного и могучего соблазна, который можно сравнить с притяжением разверзнувшейся бездны. Все колебания его разом исчезли ввиду грозившей опасности, смерти Мабефа, убитого Багореля, зовущего на помощь Курфейрака, ребенка, которому угрожал штык, и всех друзей, требовавших поддержки или отомщения, — и он с пистолетами в руках бросился в свалку. Первым выстрелом он спас Гавроша, вторым — Курфейрака.

Выстрелы и стоны раненых товарищей заставили нападающих энергичнее идти на приступ; на гребне баррикады появилось множество солдат муниципальной и национальной гвардии и пехотинцев с ружьями наперевес. Они заняли уже две трети баррикады, но пока еще не забирались внутрь ее, точно опасались попасть в какую-нибудь непредвиденную западню. Они заглядывали вниз, как в темное логовище львов, и держались так, что их туловища только наполовину высовывались из-за гребня баррикады. Свет одинокого факела освещал только их штыки, мохнатые шапки и раздраженные лица.

Мариус бросил свои разряженные пистолеты и, оглянувшись, заметил возле самых дверей нижней залы кабака бочонок с порохом. В то время когда он глядел в сторону этого бочонка, обернувшись вполоборота, один из солдат прицелился в него, но вдруг чья-то рука легла на отверстие ружейного дула и закрыла его. Рука эта принадлежала молодому рабочему в плисовых панталонах. Раздавшийся выстрел пронзил руку юноши, а может быть, ранил и его самого, потому что он упал, зато Мариус был спасен. Пуля, предназначавшаяся ему, миновала его.