Осада (СИ) - Кирилл Берендеев

Все ушли, рано или поздно все уходят, но тут всех поторопили со сцены, невзирая на заслуги, на звания, на миссию, несмотря ни на что. Ему показалось, там, наверху ли, внизу ли, неважно где, но понадобилась чистая площадка на земле – и старый, исчерканный лист было решено поскорее перевернуть. Он понимал сейчас, все и так бы этим закончилось, нет, не столь глупо и быстро, хотя почему нет, возможно, еще глупей и быстрее, ведь сколько придумано способов самоистребления, просто в этот никто не верил, он и придуман-то был шутки ради, для отвлечения внимания от всех прочих; наверное, поэтому он и оказался судьбоносным. А может причина другая, ну да какой смысл искать ее сейчас, все равно не докопаешься. Да и не в причине дело: мир человеческий столько раз пытался уничтожить сам себя, но всякий раз что-то непременно останавливало его, подчас казалось, вмешательство свыше. Которое теперь передумало помогать…

Он наблюдал за этим падением, сперва со страхом, потом, переборов его, с любопытством,  с нескрываемым интересом. Тогда еще, беспамятный, он называл себя Косым, впрочем, именовал так и поныне, ибо отвык от когда-то полученной имени-фамилии, казавшейся теперь пустым набором звуков. Тогда еще он боялся людей, стремясь к тем, кто его понимает, оценивает и, быть может даже, по-своему любит. А разве не это главное в том свихнувшемся мире, который он покинул пусть не по своей воле. Но возвращаться не стал. Даже чтобы помочь. Не смог вернуться, и лишь смотрел, сперва отстраненно, но потом все с большим азартом, точно единственный болельщик на стадионе, за происходящим вокруг него, в твердой уверенности, что уж его-то это не коснется. Видимо, в точно такой же уверенности пребывали и остальные, даже когда все рушилось, многих не покидала эта стойкость или апатия или беспробудная лень сознания, не желавшая всмотреться попристальней в разворачивающуюся драму. Не желавшая мешать сну разума. Даже тогда, когда все демоны подсознания, содрав последнюю пленку человечности, вырвались на свободу, – и в эти дни сон казался беспробудным. Люди так и не пробудились от него – и чем, спрашивается, тогда живые отличались от мертвых?

Это самое смешное в истории – ответ на вопрос об отличиях. Чем пристальней он вглядывался, тем меньше различий находил. Под конец их не стало вовсе, и лишь одно не особо важная черта все же различала людей и нежить. Отношение к подобным себе. Если мертвым изначально было все равно, но они экономили свою численность, и старались не расходовать себя понапрасну, то живые… живые всегда находили претензии друг к другу – и тем переходили в стан своих безмолвных бесчувственных, безразличных оппонентов.

Ижевск не справился с собой. В ту же ночь, когда живые пели незнакомые Косому песни, стараясь сделать все, чтобы выделиться – и в то же время остаться толпой – их бывшие братья и сестры пришли к ним разделить эту полночь. В городе ввели осадное положение, перемещаться возможно было только с письменного разрешения коменданта города, транспорт встал, в Ижевск спешно стянули бронетехнику.

Но это все, что смогли сделать живые. Куда успешнее они продолжали выяснять отношения меж собой, – на помощь Удмуртии прибыли войска из сопредельных, теперь уже, независимых княжеств – Башкирии и Татарстана. Они и выясняли отношения друг с другом, за право владения новой территорией – как шкурой неубитого медведя. И зеленые флаги одного княжества перехлестывались с зеленью другого. Бронемашины гонялись по городу, отстреливая неправильные войска, сокращая и без того хлипкий десант, отыгрывая и сдавая территории. Потом настало короткое время народного ополчения, совсем недолгое, когда союзнические войска растворились в городе и его окрестностях, Ижевск заполонили люди с оружием и в красно-черных нарукавных повязках.

Поначалу они мужественно обороняли город, проявив себя во всем великолепии. Они освобождали Ижевск и от башкирских и от татарских завоевателей, они зачищали свою столицу от зомби. Вот только распахнутые настежь двери магазинов сбили их с пути истинного. Мародеров среди них становилось се больше и больше, покуда город не наводнили жаждущие легкой наживы торопливые прожигатели жизни. Горожане в привычном понимании этого слова исчезли – либо бежали прочь, либо обратились, либо открыли в себе иные черты, позволившие им на время стать хозяевами города. Косой смотрел на дорогие машины, рассекавшие изуродованные танками улицы, подскакивающие на колдобинах, с людьми, увешанными в равной степени оружием и драгоценностями, кричащими что-то на понятном только им одним языке, иногда они даже махали чем-то, похожим на знамя, но оттого лишь, что не знали иного способа выразить себя.

А под конец, в начале октября, должно быть, исчезли и они. Погибли в перестрелках, обратились, разбежались, пытаясь унести свои сокровища, позабыв о главных – еде и бензине. Канули в Лету. Он, единственный оставшийся из живых, бродил по опустевшему Ижевску, впервые за много дней поняв, что ему никто не может угрожать, и удивляясь переменам, происшедшим с городом за истекший со дня его последнего явления месяц. Разглядывал опустевшие, разоренные, сожженные дома, уничтоженные магазины, кто-то умудрился даже расколотить библиотеку, книги в том числе и довольно старые, еще с «ятями», попросту валялись на улице, орошаемые стылым дождиком.

Он бродил по городу, словно турист, попавший в Помпеи, мало что понимая, но удивляясь поразительной достоверности разверзшейся перед ним человеческой трагедии. Надписи на стенах, вернее, сперва плакаты, немилосердно содранные, замалеванные, и поверх них нацарапано что-то убедительное, пробуждающее к действиям, вдохновляющее на подвиги, и уже поверх этого устремляющего – робкие, несмелые, почти беззвучные вопли о помощи – верно, мало кому, кроме создателей своих, попадавшиеся на глаза. Брошенные автомобили, раскрашенные в разные цвета, ставшие враз бесполезными БТРы, другая бронетехника, имевшаяся в городе, завезенная в него, подбитая или опять же перехваченная – и снова оставленная на произвол немилосердной судьбы. Огнестрельное оружие он находил на каждом шагу, любопытства ради поднимал его, смотрел – да, тут еще на несколько недель ожесточенных войн оставалось. Счастье, что они, эти недели, прошли в мире. Беда, что уже без людей.

Или нет? Прежде он мучился, решая для себя этот вопрос. Чем он для был для них – живых и мертвых? Чем они были для него, не живого и не мертвого, нашедшего свою странную середину, и вроде бы не то принятого шутки ради, не то отторгнутого морали для. Каковы вышли у него взаимоотношения с теми и с этими, вроде бы он стремился сперва покинуть бренный мир живых, потом вернуться в него, хотя и привыкнув, но не в силах долго пребывать среди мертвых; попытка возврата провалилась, он метался среди двух враждующих миров, и не мог найти себе пристанища. И любил и оплакивал ту, что сама будучи давно уж в могиле, пыталась любить и оплакать его. Здесь, на самой границе, на пересечении, на слиянии двух миров, он и жил долгое время, все те месяцы, пока шла война, и пока победа не осталась за теми, кто сызнова пришел в сияние света. С ним игрались, его подбадривали, забавлялись и предупреждали, но лишь до тех пор, пока не победили; после виктории он оказался ненужным, старой игрушкой, брошенной на произвол судьбы, вынужденной самой выбирать себе и новое пристанище и новое занятие по плечу.

Так он перебрался в подвал магазина, вынес оттуда несколько трупов, еще не разложившихся, сжег их, дивясь как своей решимости, так и цинизму, что в отношении умерших, что самого себя – ведь он работал без перчаток, как-то позабыл о них, мог заразиться чем угодно. Нет, видимо, обладал иммунитетом, подобным тому, что есть у всех мертвых, как следствие, остался жить. Прожил в магазине довольно  долго, почти не высовывая нос, изредка отваживался на прогулки, – ему становилось все холоднее уже и в промерзавшем помещении сырого, плохо вентилируемого подвала. Одно утешало, здесь не было ни крыс, ни комаров, ни даже вездесущих тараканов. Все живое покинуло Ижевск, спасаясь от засилья мертвых. Все, кроме него.

После своей убедительной победы, наверное с месяц, мертвые еще в довольном количестве пребывали в городе, патрулируя некоторые здания, вероятно, там еще теплилась какая-никакая жизнь. Когда закончилась и она, когда последний оставшийся в живых житель подвала ли, чердака ли, словом, убежища, пришел в негодность, зомби в городе значительно поубавилось. В Ижевск стали даже наведываться самые отчаянные собаки и крысы, по счастью и те и другие отчего-то обходили его десятой дорогой, видимо, он либо так пропах смертью, что сам стал источать ее запах. Даже стаи, во главе которых стояла старая сука с течкой, и те, предпочитали не выяснять с ним отношения. Впрочем, и он не рисковал привлекать к себе их внимание; так, верно, расходятся в море военные корабли, осознав в полной мере силы противника, и не желая вступать в бой, разумно предвидя, к чему он может привести.