Семьдесят два градуса ниже нуля - Владимир Маркович Санин

– Нет, готовлю материальную базу.

– Машина, мебель?

– В этом роде, – туманно отвечает Гвоздь, запланировавший на лето покупку новых штанов. – Вот бы вас заполучить тамадой, Мурат Хаджиевич!

– Вполне возможно, – великодушно обещает Мурат. – А ты не паникер, как твой начальник?

Гвоздь корчит серьезную рожу – в знак свидетельства, что он не паникер.

– Ну и что ты предлагаешь? – доверчиво, с подкупающей искренностью спрашивает Мурат. Он любит советоваться с народом, с простыми людьми – с инструкторами, горничными, вахтерами. Многие на это клюют, не догадываясь, что слушает их Мурат вполуха, а то и вовсе отключаясь.

– Я? – Гвоздь с сомнением тычет себя пальцем в грудь.

– Ты.

– А мне можно высказаться? – Простодушный Гвоздь еще не верит.

– Нужно, – весомо подтверждает Мурат, гордый своей демократичностью. – Представь себе, что тебя посадили в мое кресло. Представил?

– А вы где будете? – дурашливо интересуется Гвоздь.

– Это не важно, меня нет, ты – начальник, – снисходительно поясняет Мурат. – Что ты будешь делать?

– Женюсь и – в отпуск, – после некоторого раздумья решает Гвоздь. – В Пицунду.

– Ну а сейчас, сейчас какое решение ты примешь в связи с бураном?

– Ясное дело, – уверенно говорит Гвоздь. – «Всем, всем, всем! Объявляется лавинная опасность! Выход из помещений…»

– Тьфу! И этот тоже паникер. – Мурат сразу теряет к Гвоздю всякий интерес. – Тебе что, – вдруг нападает он на меня, – тебе плевать, а у меня убытки! Один день простоя канатки – пять тысяч, понял?

– На водке доберешь, на барах и ресторанах.

– А, что с тобой говорить. – Мурат безнадежно машет рукой. – Спиртное по другому ведомству, как не понимаешь?

Он встает, подходит к окну, смотрит на склоны. В одном он, конечно, прав, на его убытки мне плевать. Ну, не получит Мурат квартальной премии, парой сережек у Юлии будет меньше, велика беда.

– Буран кончился, а ты паникуешь, – угрюмо бурчит Мурат. – Склоны как склоны, снег выпал – ну и что? Обязательно лавины? Даже сам Оболенский говорил, что не после всякого бурана лавины.

Я молчу, пусть облегчит душу. «А все-таки жаль», как поет Окуджава, что нам уже по тридцать и, вместо того чтобы честно бороться на склонах, мы обречены отныне на кабинетные распри. У меня-то способности были обыкновенные, а Мурат, не променяй он спорт на карьеру, мог бы и в чемпионы пробиться.

– Если каждого снегопада бояться, Кушкол закрывать надо, – убеждает он самого себя. – Когда мы были в Инцеле, тоже прошел буран, а они расчистили трассы и катались. Помнишь?

– У них сантиметров пятьдесят выпало, а у нас восемьдесят. К тому же во время снегопада они лавиносборы из минометов обстреливали.

– А почему ты этого не делаешь? Две зенитки даром стоят, взял бы и обстрелял.

– Демагог ты, Мурат. – Я начинаю злиться. – Пять раз тебя просил дать на сезон артиллеристам квартиры, жили бы они здесь – никаких проблем не было.

– А где я тебе возьму квартиры? – огрызается Мурат. – Подмахнешь проект – тут же дам, вот смотри, расписку пишу. Ну?

– Пошел ты со своим проектом…

Не дипломатично, сейчас с Муратом нужно бы разговаривать по-иному. Он отходит от окна и с силой садится в кресло, впервые я отчетливо вижу в его глазах откровенную неприязнь. А за что ему меня любить? За лыжи, которые отдал ему в Гренобле? Так добрые дела не прощаются, именно с той поры Мурат стал от меня отдаляться. За Юлию, которую он у меня отбил? Так он мучится незнанием, была или не была она моей. За то, что я единственный в Кушколе человек, который от него не зависит и не ищет его дружбы?

Я тоже его не люблю – за сытую непогрешимость в суждениях, за хамство по отношению к подчиненным и, наоборот, за прикрытое широким гостеприимством раболепие перед начальством. Я тоже далеко не ангел и тоже, бывает, даю волю страстям, когда нужен здравый смысл, но, по крайней мере, выбираю друзей из тех, кому я нужен, а не из тех, кто нужен мне. Я знаю, что рано или поздно мы столкнемся – как два самосвала, учитывая наши весовые категории.

Кажется, я здорово его разозлил.

– Отвечай одним словом, – цедит Мурат. – Будут лавины?

– Вполне могут быть.

– Значит, вполне могут и не быть?

– Я не Господь Бог, я могу только предположить.

– Манэврируешь? – Мурат сужает глаза до щелочек. Подчиненные больше всего его боятся, когда он непроизвольно начинает говорить с акцентом. – Отвечай чэстно: будут лавины? Да или нэт? Ну? Ага, молчишь?! – Он снимает трубку, набирает номер. – Измаилов, ты? Где там Хуссейн Батталов? Пусть собирает своих людей, инструкторов и укатывает туристскую трассу. Что?! Кто тэбэ начальник, Хаджиев или Уваров? Выполнять!

Трубка с размаху летит на рычаги. Хорошая штука телефон, пар выпущен. Наполеон, у которого не было телефона, в таких случаях разбивал фарфоровый сервиз. Мурат открывает папку и углубляется в бумаги, которые, видимо, очень его интересуют. Он даже хмыкает и делает рукой какую-то пометку – явное доказательство, что он забыл о моем существовании. Переигрывает, и на глазок видно, что его грызет червь сомнения.

– Ну, чего сидишь? – не выдерживает он. – Если хочешь чего сказать – говори.

Теперь и мне хочется поиграть, ведь ему неизвестно, каким аргументом я запасся перед выходом из дома. Пусть это будет моя маленькая месть. Гвоздь весь извелся – так ему не терпится увидеть, как Мурат на нее отреагирует.

– У меня к тебе просьба.

– Какая? – с готовностью спрашивает Мурат. Он прекрасно знает, что я могу оспорить его решение официальной бумагой и тем самым возложить на него тяжелую ответственность, куда проще пустяковой подачкой превратить меня из врага в союзника.

– Позвони, пожалуйста, в Каракол, дежурному по райкому.

– Это зачем? – Мурат явно озадачен.

– Ну, чего тебе стоит, – дружелюбно продолжаю я, – про погоду спроси, самочувствие. Всегда важно знать, какое у начальства настроение. Я бы и сам позвонил, но мне счет пришлют, а ты можешь бесплатно.

Мурат пристально на меня смотрит, пытаясь угадать, где здесь подвох, но я невозмутим, и он набирает номер. «Але, привет, дорогой, Хаджиев приветствует!» С дежурным Мурат разговаривает совсем не так, как со мной; дежурный – это значительная фигура, имеет прямой доступ к первому секретарю. В изысканных словах Мурат выражает свою радость по поводу того, что дежурный жив и здоров, и интересуется, как прошла ночь и нет ли указаний. По мере того как абонент отвечает, лицо Мурата все больше вытягивается – это он слышит про лавину, которая в нескольких километрах от Каракола снесла ремонтную