Стальное зеркало - Анна Оуэн

— Ваше Величество… — бедняга уверился в том, что его подозревают в непочтительности, — предатель нашелся даже среди апостолов.

— Следовательно, вы полагаете, что разоблачили предателя?

— Ваше Величество, если бы письмо было отправлено открыто или неловко, можно было бы подумать, что враги государства хотят опорочить Вашего слугу. Но оно было послано тайно и оказалось в руках верных лишь случаем.

— Что это был за случай? — Зададим вторую тему; нужное настроение уже выбрано — король гневается.

А сейчас министр финансов, излагающий детали, даст для гнева поводы, которые могут зазвучать при дворе.

— Человек, который вез письмо, заболел дорогой. Но дело свое считал безотлагательным — и попросил содержателя гостиницы, а тот был родом из Арля, переправить письмо кому-то из офицеров генерала, он назвал нескольких. Хозяин так бы и сделал, вот только его жена, добрая женщина, но очень ревнивая, увидев пакет без надписи, решила, что это как-то связано с ее мужем. Она вскрыла верхний конверт, он был просто зашнурован — и увидела, что второй, бумажный, запечатан. И Господь вразумил ее посмотреть его на просвет… а как выглядит знак этого собачьего ордена, в Арле знают все.

— Почему же письмо оказалось именно у вас? — И разовьем эту вторую тему.

— Эти добрые люди, не зная, что делать, обратились за советом к человеку, который помог им устроиться на новом месте, — а беженцами занималось казначейство.

— Что ж, — говорит король. — Этой частью объяснения мы удовлетворены. Вы не дерзнули вмешиваться в дела, которые выше вашего разумения. — Министр мертв, но его свита слушает очень внимательно. — Вы попросту совершили глупейшую ошибку. Вам не следовало выкрадывать письмо, предназначенное нашему доверенному лицу. Вам следовало, коли у вас есть достаточно умелые люди, вскрыть его, сделать копию и передать его нам. Оригинал же как можно скорее доставить адресату. Ежели же у вас нет таких людей, вам не стоило и копировать письмо, а надлежало вернуть его господину генералу, сообщив нам о том, что таковое письмо было. — Король говорит медленно и внятно. — И все это лишь в том случае, если письмо попало к вам по нелепой оказии. Переписка же, которую ведет господин генерал де Рубо, не касается вас, господин министр финансов, и касаться не может, поскольку вам в силу вашей невинности неведомо, как надлежит поступать с тайной перепиской.

— Но Ваше Величество, — голос дрожит, руки еще нет, — как мог я направить генералу письмо от главы аурелианского Трибунала… ведь, получи он его, от этого могли произойти неисчислимые беды.

— Господин министр финансов, кто дурно служит кесарю, тот дурно служит Богу, — король плавно поднимается. — Вы возомнили, что будучи набожным человеком и достойным министром, вправе судить о том, какие письма должно или не должно получать нашему генералу?! — Его Величество Филипп почти не повышает голос. Люди, привыкшие к шепоту, обычную речь сочтут криком. Двор хорошо выдрессирован. Достаточно четверти тона. И мы возвращаемся к первой теме, и сейчас она получит достойное завершение.

— Ваше Величество… — Понял, что стал объектом гнева. Раздавлен. Не понимает, в чем виноват. Полной правды не узнает, потому что правда слишком опасна. Для короля, для де Рубо. Для Арелата. — Неужели вы…

— Мы запрещаем вам, а равно и всем нашим подданным, кроме тех, кто получит приказ от нас лично, намеренно следить или невольно вмешиваться в любые дела господина генерала де Рубо, — четко проговаривает приказ король. Всех, кого нужно, он назначит сам — и безграмотных ретивых дураков среди них не будет. Финал первой части. — Мы сообщаем вам, что наше неудовольствие от ваших действий достигло предела. Мы желаем, чтобы вы покинули двор и должность и удалились в свое поместье до тех пор, пока наш гнев не остынет. Не помни мы о годах вашей верной службы, мы сочли бы, что вы намеренно оскорбили нас, заподозрив в глупости и слепоте.

И теперь несчастный дурак и его союзники и сторонники будут считать, что король обошелся с ним милостиво. И будут правы. Он милостив. Настоящая цена этому делу — не тихая смерть в собственной постели, почти безболезненная и уж точно не позорная. Но будет так. А вот те, кто после этого посмеет хоть слово сказать об измене, умрут открыто. Финал второй части — и последние звуки реквиема…

— Простите, Ваше Величество, я и в мыслях не держал… — это уже можно не слушать. Лепечущий оправдания труп неинтересен. Мелодия затихла. Но второй раз перечитать письмо нужно в одиночестве, а для этого придется дослушать, протянуть руку для поцелуя, дождаться, пока трое отползут спиной вперед.

Хотя главное в этом письме Его Величество уже знает — его нет смысла отправлять на юг. Уже поздно. Было почти поздно, когда курьер заболел. Было поздно, когда эти подозрительные, мстительные, бессмысленные патриоты решили, что у них наконец-то есть оружие против ненавистного выскочки, которого любят и слушают больше чем всех их взятых вместе. Сейчас просто нет смысла. Время ушло.

Король становится спиной к окну, так, чтобы свет падал на лист тонкой бумаги. Все знаки, удостоверяющие, что письмо — не подделка, он уже увидел. Теперь на лист падают лапчатые тени: окно летнего дворца увито плющом и виноградом. Его Величество здесь проездом, послезавтра он отбудет на север во главе армии. Недолгая передышка между двумя дорогами — на юг и на север — принесла, среди прочего, и такие вот плоды. Насчет бывшего министра финансов он распорядится нынче же вечером.

Доминиканцы при желании умеют писать лаконично и внятно. У Орлеанского епископа такое желание наличествовало. Если бы все его братья обладали тем же пристрастием к четкости, прямоте и прямодушию, Его Преосвященству не пришлось бы писать из Орлеана и тайно, он мог бы обратиться к королю лично…

«… никто из нас не может сказать, почему катастрофа до сих пор не произошла. Один из моих братьев предположил, что — в силу непреднамеренного характера обряда — действенное проклятие могли произнести только те, кто оказался прямой жертвой преступного богохульства. И что ни один из 25 замученных по каким-то причинам не сделал этого. На это же указывает и произошедшее чудо. Если это так, значит угроза не миновала — и любое неправомерное действие может сделать с городом буквально что угодно. В том числе, и обрушить его в преисподнюю в буквальном смысле слова.»

При штурме города, особенно если идея завоевания густо перемешана с идеей отмщения, неправомерные действия случаются на каждом углу. Король смотрит на жесткие виноградные лозы, обвивающие оконную решетку. Даже если командующий и все офицеры предупреждены, все равно случаются. Но если они не предупреждены, если генералу и прямо, и намеком велели напугать — может быть, Марсель ровно сейчас и отправляется в преисподнюю. Отправился вчера, отправится завтра. С войсками, командирами, обозами, артиллерией, лошадьми, припасами. Письмо не успеет. Остается только ждать вестей с юга. Плющ покраснел и покрылся белесыми прожилками. Ночами уже холодает. Что происходит с испорченной землей? Она исчезает, проваливается в морские воды, сгорает в огне?..