Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд

— Тогда убей меня. — Она потянулась за Найдлом, висящим на поясе Джошуа. — Я умру, но не пойду к тритингам.

Джошуа поймал ее за запястье и заставил выпрямиться. Она извивалась в его руках, пиная его ноги своими, обутыми в сильно поношенные и замызганные туфельки.

— Ты ведешь себя, как ребенок, — сказал он сердито и отклонился от ее удара. — Ребенок с коготками.

Он развернул ее спиной к себе и, толкая вперед, повел к поваленному дереву. Он сел и притянул ее к себе на колени, крепко обхватив.

— Если будешь вести себя как капризное дитя, я так и буду с тобой обращаться, — объявил он сквозь стиснутые зубы, уклоняясь от ее попыток стукнуть его головой.

— Я тебя ненавижу! — задыхалась она.

— В это мгновение я тебя тоже ненавижу, — сказал он, крепче сжимая объятия. — Но это пройдет.

Наконец она перестала извиваться и обмякла, измученная борьбой.

— Ты сильнее меня, — простонала она, — но и тебе иногда нужен сон. Тогда я убью тебя и себя.

Джошуа тоже тяжело дышал: Воршева была не из слабых.

— Нас слишком мало осталось, чтобы убивать друг друга. А если понадобится, я здесь так с тобой и просижу, пока не настанет пора отправляться. Мы все пойдем к Сесуадре, и все ее достигнем, насколько это в моей власти.

Воршева снова попыталась вырваться, но быстро сдалась, почувствовав, что Джошуа не ослабил хватки. Она немного посидела неподвижно, дыханье ее замедлилось, дрожь в руках и ногах прекратилась.

Тени становились длиннее. Одинокая цикада, чувствуя приближение вечера, застрекотала.

— Если бы ты только любил меня, — сказала она наконец, глядя на темнеющий лес, — не было бы нужды убивать кого-либо.

— Я устал от разговоров, леди, — ответил принц.

Принцесса Мириамель и двое священнослужителей, ее сопровождавших, оставили Прибрежную дорогу и свернули поздним утром в долину Комеис, которая служила воротами в Наббан. Пока они продвигались по зигзагообразной дороге, бегущей по склону горы, Мириамель обнаружила, что ей трудно смотреть под ноги лошади. Прошло много времени с тех пор, как она впервые увидела Наббан и родной город своей матери, и желание поглазеть вокруг было чрезвычайно велико. Здесь фермерские земли начинали уступать место расширяющимся предместьям некогда величественного города. Долина в этих местах была усеяна поселками и городками, даже на крутых холмах Коммерии были разбросаны беленые каменные домики, подобно зубам выступавшие над поверхностью холмов.

Дымки бесчисленных очагов вились ввысь со дна долины, и над ней, как покрывало, парило сероватое облако. Обычно, насколько знала Мириамель, морской ветер уносил все облачка с синего неба, но сегодня не было ни ветерка.

— Так много народу, — поражалась она. — А в самом городе еще больше.

— В сущности, это не показатель важности города, — заметил отец Диниван. — Эрчестер почти в пять раз меньше, но Хейхолт — столица, известная во всем мире. А слава Наббана осталась в прошлом, конечно, это не относится к Матери Церкви. Наббан сейчас ее город.

— Замечательно, не правда ли, что те, кто казнил Господа нашего Узириса, теперь прижимают Его к груди своей? — промолвил Кадрах, ехавший несколько впереди. — У человека всегда оказывается больше друзей после смерти.

— Не понимаю тебя, Кадрах, — сказал Диниван, причем его симпатичное лицо посерьезнело. — В твоем замечании больше горечи, чем прозрения.

— Да? — спросил Кадрах. — Я просто говорил о том, как полезны герои, которые уже не могут постоять за себя. — Он нахмурился. — Да простит меня Господь, как бы я хотел выпить. — Он отвернулся от вопросительного взгляда Динивана и не продолжил разговора.

Струйки дыма что-то напомнили Мириамели.

— Сколько этих огненных танцоров, которых мы видели в Гранисе? Они есть в каждом городе?

Диниван отрицательно покачал головой.

— Думаю, по несколько человек приходят из разных городов, объединяются и вместе переезжают с места на место, проповедуя свое страшное учение. Пугает не их число, а то, что они сеют отчаяние, как чуму. Кроме тех, кто присоединяется к ним в разных местах, есть десятки таких, что уносят в сердце своем сомнение в Господе.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Люди верят в то, что видят, — заметил Кадрах, устремив пристальный взор на Динивана. — Они слышат послание Короля Бурь и видят, на что он способен вдохновить. Они ждут, что Господь покарает еретиков. Но Бог ничего не делает.

— Это ложь, Падреик, — возмутился Диниван. — Или Кадрах, если хочешь. Все зависит от выбора. Бог дает каждому возможность выбрать. Он не заставляет себя любить.

Монах фыркнул, но продолжал смотреть на священнослужителя:

— Этого-то он как раз не делает.

У Мириамели было какое-то странное чувство, что Кадрах молит Динивана о чем-то, как будто пытаясь показать секретарю Ликтора что-то, чего тот не замечает.

— Господь хочет… — начал священник.

— Но если Господь не упрашивает, не заставляет и не отвечает на вызов Короля Бурь или кого-то еще, — перебил Кадрах голосом, хриплым от подавляемых эмоций, — почему, почему вы удивляетесь, когда люди считают, что Бога нет или что Он беспомощен?

Отец Диниван пристально посмотрел на него какое-то мгновение, затем сердито тряхнул головой.

— Для этого и существует Мать Церковь. Распространять слово Божие, а люди уж сами решат.

— Люди верят в то, что видят, — грустно повторил Кадрах, затем снова погрузился в молчание, пока они медленно двигались вниз в долину.

К середине следующего дня они добрались до запруженной народом Анитульянской дороги. Потоки людей шли по ней в обоих направлениях, лавируя меж телег, которые катили с рынка или на рынок. Мириамель и ее спутники привлекали мало внимания. К закату они проделали долгий путь по долине.

Вечером они остановились в Беллидане, одном из десятков городков, которые так разрослись вдоль дороги, что почти невозможно было сказать, где заканчивается один и начинается другой. Они переночевали в небольшом монастыре, где ликторский перстень и высокий сан Динивана сделали их центром внимания. Мириамель рано ускользнула в отведенную ей келью, не желая выдать своего истинного лица. Диниван объяснил монахам, что его спутник нездоров, а затем принес ей вполне приличную еду, состоявшую из перлового супа и хлеба. Когда она задула свечу и приготовилась заснуть, перед ее глазами снова возник образ огнетанцовщицы, этой женщины в белом, которая вспыхнула, как факел, но здесь, за стенами монастыря, видение не было таким уж страшным. Это было просто еще одно неприятное событие в мире, исполненном неприятностей.

К вечеру следующего дня они достигли места, где Анитульянская дорога пошла вверх, через горные перевалы к самому Наббану. Они обогнали десятки паломников и купцов, устало сидевших вдоль дороги и обмахивавшихся широкополыми шляпами. Некоторые просто остановились отдохнуть, а иные оказались отчаявшимися торговцами, упрямые ослики которых отказывались тащить в гору перегруженные товаром тележки.

— Если мы остановимся до наступления темноты, мы можем переночевать в одном из горных городишек. Тогда нам останется совсем немного до столицы. Но есть причины, по которым мне бы не хотелось растягивать наш путь более, чем необходимо. Если мы продолжим путь после заката, мы доедем до Санкеллана Эйдонитиса к полуночи.

Мириамель оглянулась назад, потом посмотрела вперед на бесконечно вьющуюся горную дорогу.

— Я бы не прочь остановиться, — сказала она. — Я очень устала.

Диниван выглядел обеспокоенным.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Понимаю. Я меньше вас, принцесса, привык ездить верхом, и зад мой болит нестерпимо. — Он покраснел и рассмеялся. — Прошу прощения, леди. Но я чувствую, что чем быстрее мы приедем к Ликтору, тем лучше.

Мириамель взглянула на Кадраха, чтобы узнать его мнение, но монах был глубоко погружен в собственные мысли, покачиваясь на спине своей лошади.

— Ну, если вы считаете, что в этом есть какая-то необходимость, — промолвила она, — тогда можно ехать хоть всю ночь. Честно говоря, однако, я даже не знаю, что мне сказать Ликтору или что он мне может сказать такого, что не могло бы денек подождать.