Стальное зеркало - Анна Оуэн

Господин генерал лгал, но спорить с ним не хотелось. Не по соображениям субординации, хотя капитану спорить с генералом при посторонних, из которых половина штатских, крайне неприлично. Просто дар речи к Дени так и не вернулся.

Де Рубо прошел через подвал, уворачиваясь от желающих наощупь проверить, не призрак ли перед ними, сел на ларь рядом с капитаном.

— Здесь места вроде бы на двоих хватит.

Дени судорожно сглотнул, кивнул. Рядом с ним, локоть к локтю, сидел живой человек, теплый, в слегка влажном мундире. Знакомый. Вернувшийся снаружи.

Генерал молчал. Наверное, последовал собственному совету и уснул. Понемногу, общее возбуждение схлынуло, окружающие занялись своими делами, часть и впрямь принялась устраиваться на ночлег. А вот Дени заснуть не мог. Да и не пытался даже.

— Извините, Дени. — тихо сказали справа. — Это было… безответственно с моей стороны. Но нам тут еще воевать, и я должен был знать точно.

Глава двенадцатая,

в которой и короли, и драматурги, и генералы, и философы, и даже лошади заняты исключительно войной

Его Величество Филипп не понимал вильгельмиан. Они составляли почти половину населения его страны, его обязанностью было уважать их убеждения и, по мере возможности, учитывать их нужды, как и нужды всех его подданных, но сама доктрина и ее последователи вызывали болезненное недоумение. Как могут люди по доброй воле так есть, так одеваться, принимать всерьез вот эти слова? Вот эту испуганную бессвязицу? И если бы просто люди — мало ли, в конце концов, какое суеверие может захватить умы? Но известные ему люди, разумные, трезвые красивые… Вероятно, есть что-то, чего он не видит, как есть вещи, которых не видят другие — и которые, тем не менее, очевидны Его Величеству.

Стоявший перед ним вильгельмианин, его собственный министр финансов, кстати, неплохой, но ему не так уж тяжело будет найти замену, был мертв. Его Величество знал это совершенно точно, а вот самому министру, в силу неведомых причин, это не было известно. Ему бы упасть на ковер и заняться своим прямым делом — распадом, а он продолжает говорить, громко и настойчиво.

В молодости король Арелата пытался, как советовали воспитатели, вести дневник — но быстро бросил. Слова мало значат; нужно быть поэтом и художником сразу, чтобы достойным образом запечатлевать события на бумаге или холсте, при помощи кисти или пера. Если не умеешь, события лучше оставлять в памяти, а не выхолащивать неумелым воспроизведением. И то — в какой поэме, какими красками отобразишь ситуацию: дворяне-вильгельмиане являются к королю-католику жаловаться на генерала-единоверца за сношения со Священным Трибуналом… и обвинять единоверца в измене Арелату на основании письма, написанного генералу главой Священного Трибунала Орлеана.

Его Величество Филипп внимательно смотрит на письмо. Наверняка было умело вскрыто и не менее умело запечатано вновь. Впрочем, может быть, и не было. Прочитай министр и его присные послание Его Преосвященства, они бы явились сюда с другими лицами. Если бы сумели понять. Ползли бы на коленях, разбивая лбы об ступеньки — не потому, что короля удовлетворило бы это зрелище, а потому, что иначе едва ли возможно.

Но для них уже само письмо — неопровержимая улика. Словно оно зачумлено. Письмо от католического епископа, доминиканца, пса Господня. Уже одно намерение епископа написать хотя бы пожелание доброго здравия генералу де Рубо есть свидетельство падения генерала де Рубо в пучину измены. Верному генералу и доброму вильгельмианину доминиканцы не пишут.

А если пишут, значит он — предатель. Как они всегда думали, как они всегда и считали. И вся его неготовность подобающим образом обращаться со врагами веры, вся его нерешительность в том, что касалось войны, все его манеры… да что там, шута горохового, просто были маской, скрывавшей обыкновенного подлого негодяя. И маска была плохая и негодная. Дырявая. Они-то с самого начала подозревали правду. Они и племянника королевы, последнюю жертву этого Иуды, пытались предупредить. Но де Рэ, хотя он, конечно, и герой, и защитник веры, и… был всегда несколько своеволен и упрям — и не стал слушать. И хотя трудно назвать потерей обретение мученического венца, но те, кто предает верных на смерть, должны быть побиты камнями… Тем более, что так и следует поступать с вероотступниками.

Министр финансов уже мертв. Тихо скончался в своей постели, что в его годы, да еще и после того, как министр испытал на себе тяжесть королевского гнева, совершенно неудивительно. А двое придворных, занимающих мелкие должности, верные члены партии короля, живы — и если не вмешается Господь, будут жить долго. Поскольку версия, излагаемая министром финансов, должна быть пресечена на корню. Особенно та ее часть, что касается последней жертвы «этого Иуды». Партия короля услышит мнение короля о подобном рвении.

Мнение короля о том, сколь негармонично звучит сейчас один из самых ярых вильгельмиан, еще весной отзывавшийся о де Рэ — со всеми романами, дуэлями и выходками покойного, — в таких выражениях, что партия Ее Величества затеяла против оскорбителя своего любимца неплохую интригу, останется при короле. Это годится для придворной склоки, а не для поэмы, сочиненной Его Величеством Филиппом. Да и незачем лишний раз поминать вслух похождения де Рэ: он — герой отечества, погубленный коварным врагом и принявший мученическую кончину. Врагом, а не генералом де Рубо.

На теплом светлом деревянном полу нет теней. Покойники не отбрасывают тени, но двое из стоящих перед Филиппом живы. Просто близится полдень.

— Велели ли мы вам перехватывать переписку господина генерала де Рубо? — спрашивает король.

— Нет, Ваше Величество, но, учитывая источник — разве могли мы поступить иначе?

— Велели ли мы вам следить за перепиской господина генерала де Рубо? — на полтона громче спрашивает король.

— Нет, Ваше Величество, — в голосе министра слышно некоторое беспокойство. Он уверен в своей правоте, но опасается, что его обвинят в нарушении королевской прерогативы, — но долг верного подданного предотвращать замыслы врагов государства.

Здесь, пожалуй, не поэма нужна — музыкальная композиция. Реквием.

Обозначим первую тему, зададим нужную тональность.

— Считаете ли вы, — продолжает король Арелата, — что мы столь неразумны и недальновидны, что не способны читать в душах наших подданных?

— Ваше Величество… — бедняга уверился в том, что его подозревают в непочтительности, — предатель нашелся даже среди апостолов.

— Следовательно, вы полагаете, что разоблачили предателя?