Pink Floyd. Закат дольше дня - Игорь Котин

что звучит «Lay Lady Lay». Не вижу в таких изменениях смысла. Я довёл свои произведения до того вида, в котором они мне нравятся, я знаю им цену. Музыка органично сочетается с текстами, тесты сочетаются с эмоциями, а эмоции исходят из моего сердца.

На вопрос о самоубийстве:

Многие из нас допускают мысли о самоубийстве, но эти мысли не становятся действием. Большинство самоубийств – следствие истерики. Для многих это способ заявить о себе, но преуспеть здесь трудно. Если ты стоишь на пути поезда, мчащегося со скоростью 100 км/час, то это не крик о помощи. Это наказание для тех, кто остался жив. Почему-то всегда мы находим виноватых в своём отчаянии…

Что им движет (2002 год)?

Есть два варианта мотивации. Первая, практически бессознательная, связана с желанием быть любимым, желанным, чтобы люди тебе аплодировали. Как правило, мотивация такого рода с годами не меняется, в отличие от второй. Когда мне было пятнадцать, я мечтал добиться положения в обществе, иметь спортивную машину и зарабатывать кучу денег. Теперь у меня есть положение в обществе, спортивные машины и много денег. Так что мотивации такого рода для меня больше не существует. Теперь я получаю удовольствие просто от работы самой по себе. Я менее привязан к тому, что я могу получить от выпуска альбомов или от концертов. Мне просто нравится создавать музыку.

Есть ли что доказывать (2002 год)?

Лишь недавно я начал понимать, что уже многого достиг и доказывать мне нечего. Но, я думаю, моя работа сродни живописи. Я буду творить до того момента, пока не умру, потому что по-прежнему вижу в этом смысл.

Суть работы и размышления о мире (2002 год):

Мои работы всегда связаны с самоанализом и политической ситуацией в мире. При этом я пытаюсь сделать оба аспекта взаимосвязанными. Если проанализировать нашу жизнь и понять, от чего мы получаем радость, то окажется, что эта радость всегда существует не сама по себе, а привязана к другим людям, друзьям, семье и так далее. Поэтому нельзя отделять себя от мира. Да, многое вокруг по-прежнему очень печально, но я – оптимист. Мир всё более склонен к сопереживанию, он становится более открытым.

Свет Детства:

Даже многие медики согласны со мной в том, что любому человеку крайне необходимо умение удерживать в душе те светлые моменты, какие он мог переживать в детстве или ранней юности. Очень важно не поддаваться взрослому внутри нас, который всегда пытается взять бразды правления в свои руки, чтобы заставить нас уйти от впечатлений детства.

Искренность и рок-н-ролл (2002 год):

В таком бизнесе невозможно быть искренним. Например, U2. Ребята говорят: «Мы должны играть на громадных стадионах, иначе концерт не смогут посетить все наши фаны.» Но зачем тогда делать цену на билеты 60 фунтов за штуку? Почему не сделать её 5 фунтов? Ясно, что столь большие площадки выбираются не ради блага фанатов, а ради денег, или, по крайней мере, в том числе ради денег. Люди, которые занимаются рок-н-роллом, должны быть эгоистами. Я, к примеру, эгоист. Чтобы написать то, что написал я, эгоистом быть просто необходимо.

Обо всём понемногу (2002 год):

Одна песня, способная дать представление непосвящённому о моём творчестве? Это, наверное, «Mother». Что касается альбома, думаю, «The Wall», прежде всего, потом – «The Dark Side of the Moon». Самый плодотворный период… Чтобы ответить на этот вопрос, надо бы ещё пожить. Надеюсь, этот период моей жизни – впереди. Хотя, если взглянуть на прошлое, я бы назвал семидесятые годы. Время, когда появились «The Dark Side of the Moon», «Wish You Were Here» и «The Wall». Это был самый продуктивный период. А что до самого счастливого, то он наступил сейчас, вне всякого сомнения. Я не знаю каков мой «среднестатистический» слушатель… Может быть, ему 30–40 лет, хотя, скорее, он моложе, лет 25–35. И еще: этот некто должен быть глубоко чувствующей натурой. А вообще, к этой категории можно отнести всех тех, кто слушает то, что я пою, и чувствует то же, что и я, – подобно тому, как я сопереживаю моим любимым исполнителям, таким, например, как Билли Холлидей. Я согласен на любую такую духовную связь. Лишь бы не было презрения, пренебрежения. В моей «The Wall» стена была между мной и остальным миром. Сейчас, как мне представляется, она расположилась в области экономики – между богатыми странами и бедными. Такое деление – повод для недовольства значительной части населения. И мы, кстати, на себе испытываем последствия этих экономических различий – стремительный рост религиозного фундаментализма. Я не говорю о стене между добром и злом. Я имею в виду стену, возводимую религиозным фундаментализмом. Религиозный фундаментализм сам по себе стена. Враг для меня – это негативное мышление, жестокие, грубые идеи, инфантильная приверженность догме – как в политической сфере, где так удобно проводить различия между «нами» и «ими», так и в религии, когда пытаются учить, как надо молиться Богу. Враг для меня – крайности… Могу сказать лишь одно: когда, например, кто-то загораживает мне путь на шоссе, я думаю: «Ну, ты, убирайся живо!» Но после пытаюсь успокоиться, представить себе этого человека и сказать себе, что он не враг мне, что всё будет хорошо. Когда видишь в газете объявление с призывом стать спонсором темнокожих детей где-нибудь в Чаде и реагируешь на этот призыв – звонишь, сообщаешь номер кредитной карточки, начинаешь перечислять еженедельно десять или двадцать долларов или что-то в этом роде, а в ответ начинают приходить фотографии этих детей, это, по-моему, правильно. Я поддерживаю такие действия, ведь это отличный пример, как технология срабатывает и для тех, кто предоставляет помощь, и для тех, кто ее получает.

Имеет ли телевидение положительное влияние? Недавно мне по TV довелось посмотреть документальный фильм, сделанный британским оператором в Афганистане. Он снимал всё скрытой камерой, поскольку талибы, конечно же, не разрешили бы съёмки. Но когда он отправился в направлении позиций Северного альянса, талибы обнаружили у него эту камеру. Вы не представляете их реакцию. Они выглядели, подобно бушменам из пустыни Калахари, получившим вдруг в руки зеркало. Было во всем этом что-то восторженное и обезоруживающее, что шло вразрез с нашими здесь, на Западе, представлениями об угрюмых религиозных фундаменталистах, которые только и знают, как калечить младенцев и чинить расправы над женщинами. Талибы в этой ситуации выглядели несмышлеными детьми, но ведь по большому счету мы все дети. Осознав это не столько на интеллектуальном, сколько на эмоциональном уровне, мы сможем сочувствовать, сопереживать другим людям.

Я верю, что музыка делает человека лучше. Со времен Пифагора мы знаем, что музыка – это только математика. Наша реакция на музыку – это реакция на математику красоты мира. Я не религиозен, но я ощущаю близкую связь с чудесами света. Музыка является одним из простейших способов соединить нашу совесть с математикой Вселенной.

Музыка – одно из средств преодоления барьеров. Я, например, получаю письма из России. В целом в них говорится: спасибо, мы вас поняли, продолжайте в том же духе, ведь это так важно. Эти люди потратили время и силы на то, чтобы сказать в письме – заложенная в музыке мысль дошла до них и они благодарны. Я получаю их не слишком часто, но ведь таких писем много и не надо. Достаточно было бы и одного. Понимание, достигнутое даже с одним человеком, – это уже большая победа.

Я хотел бы сказать своим поклонникам: всё в пределах возможного. Будущее беспредельно. Нужно стремиться на простор.

Возвращение в группу:

Это было… просто очень хорошо. Я был нацелен на то, чтобы находиться на сцене с Дэйвом, Ником и Риком в тот день. Я чувствовал себя легко и радостно, поскольку мне была дана возможность сделать давно прошедшее частью истории и продемонстрировать это. Хотя у нас были свои трудности в прошлом, мы взрослые люди, которые понимают, что сближение возможно даже перед лицом разных точек зрения. Было замечательно стать выше всей той дряни и сказать: «Что ж, давайте просто выйдем на сцену!».

«Ça Ira»:

Либретто в 1988 году написали мои друзья – Этьен Рода-Жиль и его жена Надин – и предложили мне попробовать положить его на музыку. Я начал работу в 1989 году. Сначала я хотел сделать оперу в большей степени повествовательной, и начал создавать произведение по классической схеме, но потом понял, что испытываю трудности с тем, чтобы свести воедино отдельные музыкальные идеи.

Когда мы начали работать над сценической версией «Ça Ira», режиссёр-постановщик Януш Йозефович привнес в исходный материал множество визуальных образов из истории последнего столетия, которые связали события XVIII века во Франции