Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота - Андрей Юрьевич Андреев

Не знаю, что произошло после того, как я с Вами расстался. Но знаю, что именно должно в настоящую минуту свершиться, коль скоро дело должно быть сделано, если хотите Вы доказать, что обстоятельства самые критические не могут Вас ни на мгновение от правил Ваших отлучить. Отправьте министру верный план, Вашей рукой уже подписанный, и прикажите его опубликовать без промедления. Отправьте ему также рескрипт о моей командировке с Вашей подписью и прикажите тотчас его мне передать. На прилагаемом листе три пункта перечислены. Две недели мы потеряли, я знаю; но все ж таки я с этим делом покончу до начала следующего семестра и в том смысле, в каком Вам угодно. Сделаю все, что в человеческих силах, и даже сверх того; добьюсь своего, и в сентябре семинарии откроются.

Прилагаю короткую записку от Клингера. Думаю, Вам понравится. (Все вместе Вам понравится точностью и ясностью, тем более что все его взгляды Вам не в новинку.) Дайте ему это понять, чтобы легче ему было к Вам приблизиться. Держится он поодаль из скромности, но сердцем предан Вам всецело.

Прощайте, мой Возлюбленный. Небеса Вам покровительствуют, а с Вами и благополучию человечества!

124. Г. Ф. Паррот – Александру I

[Дерпт], 14 апреля 1807 г.

Вот уже середина апреля, а ничего не сделано для приходских училищ; ничего из Петербурга не прислано. Начинаю я сожалеть о том, что предпочел долг, требующий с этой работой покончить, наслаждению, какое мог бы испытать, с Вами в армию отправившись. Мой Возлюбленный! Краснею я от сего признания; но по нему можете Вы судить, как важно Вам поддержать энергически то доброе дело, какое Вы начали. Всякий порядочный человек, каким бы решительным характером ни обладал, не защищен от приступов отчаяния, человеческой природе присущих. – Я своему долгу верен; буду его исполнять до последнего вздоха и со дня Вашего отъезда себя держал соответственно. Действовал в духе устава приходских училищ, впрочем со всеми возможными предосторожностями, но ведь устав сей не опубликован; рескрипт, меня действовать уполномочивающий, не издан, есть основания опасаться, как бы те из власть имущих, кто в других случаях позволяли себе открыто против Вашей воли выступать, и на сей раз бурную деятельность не развернули. Вы знаете, что все закончить надобно до конца июля, если не хотите Вы, чтобы еще один год на различные козни был потрачен. А вдобавок знаете Вы, как сильно я желаю, чтобы этот великий вопрос о просвещении класса самого многочисленного разрешен был именно в момент кризиса и чтобы доказали Вы тем самым Вашей нации и потомству, что заставить Вас отступить от правил Ваших ничто не смогло. Вы сию твердость характера выказали, но только мне одному. Отчего желаете Вы лишить себя важного преимущества, показав себя в истинном свете, отчего отнимаете у Вашей нации и Европы возможность Вас любить, Вами восхищаться еще сильнее? – Уверен, что Вы меня понимаете и не считаете, что речи мои призваны в Вас тщеславие возбудить. Все степени уважения, какого Вы достойны, не Вам одному принадлежат. Принадлежат они также Вашей нации и всем тем, кто на Вас надеется. Предмет, которым Вы заняты теперь, разумеется, самый важный. Но к твердости, которую Вы по сему случаю выказываете, Вас события вынуждают, и в этом смысле она Вам принадлежит меньше. Вынуждены Вы не так себя вести, как все прочие нынешние монархи, и сделаться исключением из правила. Но все то, что Вы для народного просвещения делаете, принадлежит Вам и только Вам. Ни опасность, ни страх Вас к этой мере не вынуждают, скорее наоборот!

До сего дня считал я дни и часы, которые бесцельно утекали. Теперь считаю дни, которые для действия остаются. То, что уже сделано, сколько-то времени сбережет. Пока еще возможно до конца июля все покончить. Но дольше откладывать нельзя. Если рескрипт, который Вы издать хотели на сей предмет, еще не отправлен, отправьте его, умоляю, не откладывая. Если должен его мне Министр выслать, пусть знает, что обязан это сделать тотчас же, а медлить не смеет.

Рижская финансовая палата получила от министра <финансов> приказ отдать поместье Кольберг в приходе Салисбург в аренду тому, кто больше денег предложит, и с ним контракт подписать. Если Ваш приказ о предоставлении этой земли генерал-суперинтенденту Лифляндии не поступит немедленно, он ее не получит, а никакой другой свободной земли нынче не имеется. Зонтаг вынужден отказаться от места пастора, которое его прежде кормило, потому что не хватает у него сил на две службы сразу. Начинает уже свои траты ограничивать, хотя и прежде образ жизни его месту генерал-суперинтендента не соответствовал; теперь, когда всех надежд лишился, хочет обходиться только самыми главными нуждами. Сохраните Лифляндии этого человека, столь ей необходимого.

Вы, мой дорогой Александр! Да сохранит Вас Провидение для блага человечества! Я от Вас далеко, а Вы каждое мгновение опасности подвергаетесь. Не забывайте, что не должно Вам служить солдатом и что Монарх имеет право быть погребенным только под развалинами собственной державы.

Клингер не имел счастья Вас увидеть до отъезда Вашего и Вам сообщить имя моего воспитанника, который в Кадетский корпус вступить желает; посоветовал мне Вам его напрямую отправить. Надеюсь, что станет этот мальчик хорошим солдатом. Воспитываю для Вас еще одного того же возраста, который о такой же карьере мечтает; надеюсь Вам его представить, когда воспитание довершу[495].

125. Г. Ф. Паррот – Александру I

[Дерпт], 9 июня 1807 г.

Государь!

Данциг пал, а с ним и надежда закончить кампанию летом[496]. Был я этим живо огорчен, не только оттого, что грозит это продолжением всех бедствий, какие несет с собой эта гибельная война, но и потому, что падение Данцига есть довершение подлой политики лондонского кабинета, о которой не раз говорил я и Вам, и князю Чарторыйскому. Вот плод союза с корыстолюбивым этим министерством. Вы сражаетесь ради спасения Европы, в которой Англия пожар разожгла; Вы сражаетесь, чтобы защитить Вашу империю от врага, которого континентальные войны, затеянные Англией, сделали угрозой для всей Европы; Вы сражаетесь в первую голову за Англию. И вот в решающий момент, когда добрая воля этой нации торгашей могла бы Вам помочь общего врага разгромить, Англия общее дело предает, посылает три жалких куттера[497] в Данциг, чтобы стали они свидетелями захвата этого города, который коронованному бандиту богатую добычу предоставляет, и в то же самое время из Константинопольского канала удаляет свой флот, чтобы свободно