Том 68- Чехов - Литературное наследство

следующего года. Так, 30 мая 1888 г., живя в Сумах, в усадьбе Линтваревой, он пишет Суворину: «Что каса­ется хохлов, то все женщины напоминают мне Заньковецкую, а все мужчины — Панаса Садовского» (XIV, 118.— Здесь у Чехова, по-видимому, описка: Садовского звали Нико­лаем, а его брат Панас принял на сцене фамилию Саксаганский). Снова упоминает он о Заньковецкой в письме к Суворину от 2 октября того же года (XIV, 174).

С началом личного знакомства Заньковецкая занимает еще более значительное место в жизни и переписке Чехова. Письма Чехова к А. И. Смагину и Н. М. Линтва­ревой позволяют точно установить дату их знакомства — 3 января 1892 г.

В письме к Смагину от 4 января 1892 г. Чехов сообщает: «Вчера до четырех часов утра я ездил по всяким Аркадиям и наливал себя шампанским; со мной,— добавляет он, переходя на шутливый тон,— ездила хохлацкая королева Заньковецкая, которую Украйна нэ забудэ. Она очень симпатична» (XV, 303). Спустя две недели, 18 января 1892 г., из деревни Белой, Нижегородской губернии, куда Чехов ездил для оказания помощи голодающим, он писал Н. М. Линтваревой: «Можэтэ себэ представить, я по­знакомился с хохлацкой королевой Заньковецкой, которую Украйна нэ забудэ. Она тоже хлопочет насчет хутора — хочет, чтоб я купил около нее, в Черниговской губер­нии. Барыня -веселая» (XV, 308). Несмотря на озорное подделывание под украинскую

речь п на бойкое замечание -— «барыня веселая», это письмо говорит о большом инте­ресе Чехова к Заньковецкой. Их дружба выросла так быстро, за каких-нибудь десять дней, что уже родилась идея покупки хутора на Укранпе где-нибудь по соседству с Занькамн.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ К РАССКАЗУ «ДАМА С СОБАЧКОЙ» Акварель Кукрыннксов, 1945—1946 гг.

Третьяковская галерея, Москва

 

Воспоминания Заньковецкой, печатаемые ниже, восполняют короткие упомина­ния в письмах Чехова и рисуют более подробно картнну ее знакомства с Чеховым и позднейшей встречи в конце 1892 г. Ее слова, сказанные о себе самой,—«я была молода, сама любила иногда „бесшабашное веселье"»—полностью согласуются с шутливой ха­рактеристикой в письме Чехова — «барыня веселая». И в целом эти воспоминания нуж­но считать вполне правдивыми и достоверными.

Автору этих строк приходилось в 1937 г., в пору работы над сборником «М. К. Заньковецька», вышедшим в Киеве, встречаться с Н. М. Лазурской и не раз убеждаться п ее исключительной точности и научной добросовестности, в ее скромности и правди­вости. В еще большей мере это можно отнести к самой Заньковецкой. Кто бы ни писал

о ней, неизменно отмечал ее исключительную искренность и скромность, доходившую порой до умаления собственных заслуг, до самоотречения. Для иллюстрации достаточ­но вспомнить ее письмо 1922 г. к администрации Государственного Народного театра, письмо, которым она решительно и навсегда оборвала свою артистическую работу. •«Нет уже у меня былых энергии, силы и работоспособности,— писала она с редкой для актрисы прямотой,— а заставлять моих colleg по амплуа играть, кроме своей, и мою очередь в спектаклях, злоупотреблять их терпением и лаской,— считаю впредь недо­пустимым и нахожу нужным положить наконец предел Простите и прощайте!» «М. К. Заньковецька». Зб1рник. Кшв, 1937, стр. 156).

Эти строки были написаны 1 марта 1922 г., за девять месяцев до опубликования в «Силуэтах» отрывка из воспоминаний Заньковецкой. Оба документа принадлежат од­ному и тому же чистому, мужественному уму и сердцу, неспособному к лукавству и расчетливости. Мы имеем право утверждать, что в воспоминаниях о встречах с Чехо­вым, записанных Лазурской и скрепленных именем Заньковецкой, не могло быть ни слова неправды.

* * *

В публикации «Силуэтов» текст воспоминаний был напечатан с небольшими купюрами и редакторскими поправками, несколько меняющими авторскую интонацию.

Воспоминания М. К. Заньковецкой печатаются нами по рукописи ее биографии, написанной Н. М. Лазурской (лл. 81—87). Рукопись в настоящее время хранится в архиве семьи покойной Н. М. Лазурской, в Киеве.

Я познакомилась с Чеховым у Суворина в Петербурге й очень по­дружилась с ним. Тогда он был еще совершенно здоров, широкоплеч, высок ростом. Ни за что бы не поверила тогда, что он погибнет от тубер­кулеза.

Однажды Анна Ивановна Суворина пригласила меня к себе и стала жаловаться на однообразно-утомительную обстановку их жизни: «Всё умные разговоры с утра до вечера и с вечера до утра. Всё журналисты, литераторы, литераторские споры. Ужасно хочется встряхнуться, хочет­ся бесшабашного веселья. Вы можете помочь мне в этом, Мария Констан­тиновна. Скажите Алексею Сергеевичу, что вам хочется посмотреть ле­дяные горы, и для вас он бросит всякую работу и поедет — он так любит вас». Что же, я была молода, сама любила иногда «бесшабашное веселье» и обещала Анне Ивановне «завести» Алексея Сергеевича. Пока же он был еще занят делами редакции, Анна Ивановна попросила меня прочесть вслух монолог Луизы из пьесы Шиллера «Коварство и любовь». Относи­тельно ледяных гор Анна Ивановна говорила почти шепотом, а прочесть монолог просила так подозрительно громко, что я невольно оглянулась: ее уютная гостиная была далеко от жилых комнат, двери завешены порть­ерами.Я взяла книгу, пробежала глазами монолог и начала читать.вслух. Едва я окончила, как раздались аплодисменты и из-за портьер выкати­лась целая группа литераторов, как оказалось нарочно подсаженная послушать меня в классическом монологе на русском языке. Среди вошед­ших был и Чехов. Ему тоже понравилось. Все окружили меня, представ­лялись, восхищались моим дарованием, советовали переходить на рус­скую сцену. Я возражала им, говоря, что я не хочу изменять своему мо­лодому украинскому делу, что мой южный акцент всегда будет меня стес­нять.

Мы будем специально для вас писать пьесы, где ваш южный акцент будет необходим,—говорили мне.

Да вот, отчего бы вам не сыграть Марьицу в «Каширской старине»,— обратился ко мне какой-то старик.

■— Нет, это невозможно.

Но почему?

«Каширская старина» написана каким-то «перековеркиевским язы­ком»,— заявила я, не соображая, что со мною говорит сам автор пьесы, почтенный Аверкиев.

Общий хохот оглушил меня. И Аверкиев хохотал больше всех.

Каким, каким языком? «Перековеркиевским»? Ха-ха-ха! Слышите, господа? Ну, хорошо. Я переработаю язык пьесы по вашим указаниям, дорогая Мария Константиновна.

Я смутилась и просила извинить чересчур смелую провинциалку. Однако компания развеселилась и, когда я стала расспрашивать Суворина о катанье с ледяных гор,— он моментально предложил всей компании ехать, чтобы показать «дорогой гостье» горы. Все охотно согласились, и к великому удовольствию Анны Ивановны мы отправились. Я никогда не каталась с гор и не предСтавЛял'а себе, насколько ошеломляюще это ощущение действует на новичков.

Моим спутником был Чехов, и когда наши саночки ухнули в ледяную бездну, сердце у меня замерло, и я вскрикнула не своим голосом