Забияка. (Трилогия) - Тая Ханами

– Он тоже маг?

– Он - волхв. Его еще иногда называют волхв Борилий.

– Борилий?! - Вскочил с полки Зуб, мигом растеряв весь свой авторитетный вид. - Он жив?

Шуша, услыхав имя начальства, так и подался вперед, навострил уши.

– А ты с ним что, знаком? - С интересом уставился Илья на зека.

– Лично - нет, - покачал головой криминальный авторитет. - Но мой отец был с ним знаком. Он погиб, защищая семью волхва. А мне об этом рассказала мать, когда я подрос маленько. Ее, брюхатую мной, некромант тогда пощадил…

И Зуб, забыв обо всем, пустился в воспоминания детства - о рыбалке, о тумане над рекой, о матери, хлопочущей возле печи, о летящем одуванчиковом пухе…

– Какое это было время, пацаны, какое это было время! - Восклицал уголовный авторитет, блестя черными глазами. - Какое это было время!

А потом все стало грустно. Мать Зуба умерла, когда ему не было и двенадцати, сам он ушел бродяжничать. Домовой Шуша не бросил молодого хозяина, за ним увязался. О том, как рассказчик дошел до жизни уголовной, мне узнавать не хотелось. Тот словно подслушал мои мысли - оборвал себя на полуслове:

– Вам, наверное, сейчас не до долгих рассказов, - молвил он чуть шепеляво. - Да и дело у нас есть. Что скажешь, Шуша? Как там твои сородичи поживают? Да не меняйся ты, оставайся таким, как тебе любо.

Домовой, собравшийся было превратиться в крысоподобное существо, с благодарностью взглянул на хозяина:

– Спасибо. А в остальном… Луша сегодня погиб. Тот, самый молодой, домовенок. С огромными глазищами. Помнишь?

– Жалко пацана, - погрустнел авторитет. - Что-нибудь еще?

– Леший сказал, что еще сутки выдюжит против пелены. Потом отступать станет.

– Плохо дело, - сжал кулаки Зуб. - Очень плохо. Что скажете, пацаны?

– Понимаем, что плохо, - ответил за всех Илья. - Поэтому и собрались Борилия на подмогу звать.

– Это вы хорошо придумали. Зовите. Когда вас ожидать-то?

– К ночи будем, - поднялся металлист. - Дело у нас еще одно, незаконченное, есть. Вы уж продержитесь без нас, ребята.

– Постараемся. Но вы…

Договорить авторитет не успел.

– О чем это ты, батя, с вольными без нас толкуешь? Волхвов на подмогу звать надумал, - раздался неприятный голос со стороны зловонного лаза. - Никак, в одну харю решать общую судьбу надумал?

Возле одной из нар стоял зек, держал мозолистой рукой Шушу за шиворот. В другой руке уголовника блестел нож. Домовой притворился пугливой крысой.

Зуб сузил глаза. Медленно поднялся.

– Отпусти Шушу, - сказал. - Слышишь, Кочерга?

– Сперва ты, братан, - сплюнул на пол уголовник, - правилку учинишь. А не то с крысы с твоей спрошу, как с гада!

Шуша приоткрыл черный глаз. Покосился на уголовника, на руку, держащую его за шиворот…

С полок вставали бывшие зеки: просыпающиеся, ошарашено трущие глаза…

– Ну-ка отпусти зверушку, ты, отморозок, - первым пришел в норму Верзила. - Слышишь, гад?

Голос рыжего великана был тихим. Глухим. Но от него по коже поползли мурашки. Я подавила в себе жгучее желание придвинуться поближе к металлисту - в этой среде нельзя выказывать свой страх. Учует кто - мало не покажется!

А зеки меж тем раскололись. На сторону Кочерги перешел еще один угрюмый уголовник. Остальные сгрудились возле Верзилы.

И, как только произошло разделение на два лагеря, Шуша, как ни в чем ни бывало, исчез из руки преступника, и материализовался возле своего хозяина. Послышался дружный выдох - видать, "честные пацаны" переживали за домового. Но, не успели они как следует расслабиться, как свистнул рассекаемый ножом воздух.

– Берегись! - Истошно завопил самый молодой зек.

Мне в голову постучалась чья-то песня по невинно зарезанного пацана. Ненавижу Шансон - нож растекся лужей на полу. Зуб с уважением покосился на результат моих музыкальных пристрастий, и перевел разом потяжелевший взгляд на отступников:

– Убирайтесь, крысы, - негромко произнес он. - И больше не попадайтесь мне на глаза.

Уголовники, не поворачиваясь спиной к бывшим товарищам, попятились к лазу. Зуб мрачно оглядел оставшихся.

– Ну что, орлы? Вы со мной?

Верзила, не колеблясь, сделал шаг вперед. За ним потянулись остальные.

– Шуша, - негромко молвил авторитет. - Яви-ка нам истинный вид избушки.

Картинка вздрогнула, потеплела тонами, являя взору сосновый стены, печку, стол и веселенькие занавесочки. Зуб довольно усмехнулся, широким жестом пригласил свое воинство присаживаться. Подождал, пока немытые зеки рассядутся вокруг стола, накрытого беленой скатерочкой, заодно смотрел за реакцией своей команды. Зеки, с удивлением озирались по сторонам, и не спешили делать выводы - видать, ждали, что им скажет их "Робин Гуд".

Зуб собрался с духом.

– Положение изменилось, бойцы, - произнес он. - Не знаю, что нас ждет в далеком будущем, но сейчас нам нужно объединяться с вольными. На нас напали существа не нашего мира. Кто со мной?

Несогласных, равно как и колеблющихся, не нашлось.

Глава 8.

Едва мы оказались в заметенном снегом Курске, как у металлиста зазвонил коммуникатор.

– Илья? - Деловито и громко осведомился он голосом начальства. - Где вы сейчас находитесь?

– В Курске, рядом с подвалом. Мимо нас идут люди со спортивными сумками. Судя по всему, у них скоро начнется тренировка.

– Отлично! - Послышались обрадованные нотки. - Отойдите немного в сторонку, и ждите. Мы сейчас будем.

Мы?

Ответ пришел через секунду. Снег окрасился радужными тонами телепорта, из которого нам навстречу шагнули два человека. Волхв и Сан Саныч, бывший агент секретных российских спецподразделений, теперь же - бесценный сотрудник Заповедника, заведующий его обороной. Простой, без намека на магический ген, человек.

Как и всегда, он был без шапки. Снежинки оседали на его бритой голове, и таяли, не выдержав человеческого тепла.

– Здравия желаю, бойцы, - улыбнулся он нам. - Как настроение? Что, не можете сказать?

А, и впрямь, не знали - знай себе, переглядывались.

– Хм, - оглядел нас всех по очереди волхв лазоревыми глазами. - Но хоть новостями-то поделитесь?

Хорошее настроение, однако, у начальства… Было.

После того, как металлист открыл рот, цвет очей волхва начал меняться. Сперва глаза волшебника из лазоревого превращались в пасмурно-серый. Потом - в багряный. Только в том месте, где рассказ Ильи коснулся отца Зуба, на лице Бориса Ивановича мелькнуло что-то человеческое.