Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

к ней: «И хлещу я березовым веничком / По наследию мрачных времен» /2; 134/, «Ты ж, очистившись, должен спуститься <.. > Нужно выпороть веником душу, / Нужно выпарить смрад из нее» /3; 131/, «Топи, / Чтоб я чист был, как щенок, к исходу дня!» /3; 49/, «Очищусь, ничего не скрою я!» /2; 187/, «Я увижу, узрею, насколько чиста моя совесть. <…> Но чиста она, вот! Она в первых рядах» /5; 626/, «Годен — в смысле чистоты и образованья» /5; 126/, «И свято верю в чистоту / Снегов и слов» /2; 208/, «Чистоту, простоту мы у древних берем» /5; 8/, «Я чист и прост, как пахарь от сохи» /5; 592/, «Чистый я — но кто их знает тут?» /4; 454/, «Сквозь меня многократно просеясь, / Чистый звук в ваши души летел» /3; 111/, «Ни единою буквой не лгу — / Он был чистого слога слуга» /4; 136/, «И даже в мыслях не солгу / На этом чистом берегу» /4; 311/. Впрочем, изредка этот мотив может фигурировать в негативном контексте: «В мире тишь и безветрие, / Чистота и симметрия. / На душе моей тягостно, / И живу я безрадостно» /1; 256/.

В самом начале «Притчи» говорится о том, как Ложь обокрала Правду: «Выплела ловко из кос золотистые ленты / И прихватила одежды, примерив на глаз. / Деньги взяла и часы, и еще документы, / Сплюнула, грязно ругнулась и вон подалась». Такая же ситуация описывалась в стихотворении Есенина «Злая мачеха у Маши…», исполнявшемся Высоцким и наверняка переосмысливавшемся им в свете своих взаимоотношений с властью: «Злая мачеха у Маши / Отняла ее наряд… / Ходит Маша без наряда, — / И ребята не глядят. / Ходит Маша в сарафане, — / Сарафан весь из заплат, / А на мачехиной дочке / Серьги с яхонтом горят». О подобном отношении к себя советской власти (как мачехи к падчерице) будет сказано и в черновиках «Гербария» (1976): «Унизить нас пытаются, / Как пасынков и падчериц» /5; 368/. А мотив лишения одежды вкупе с мотивом лишения свободы встречается еще в одной исполнявшейся Высоцким песне — «Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела…»: «И вот меня побрили, костюмчик унесли, / Теперь на мне тюремная одежда».

Добавим, что внешность Правды, украсившей свои волосы «золотистыми лентами», напоминает действия лирического героя в «Райских яблоках» (также — 1977), где он заплел гривы своих лошадей, символизирующих его судьбу: «Да репьи из мочал еле выдрал и гриву заплел». В обоих случаях мы видим стремление поэта украсить свою жизнь, чтобы она не была «скучной, серенькой». Как сказано в «Моей цыганской»: «Хоть бы склон увить плющом — / Мне б и то отрада!».

В «Притче» Правда названа мразью, а Ложь объявила себя Правдой. Подобное переворачивание с ног на голову понятий «Правда» и «Ложь», характерное для советской эпохи, представлено и в песне А. Галича «На сопках Маньчжурии» (конец 1960х), где речь шла о погромном высказывании секретаря ЦК ВКП(б) А. Жданова (1946) в адрес Михаила Зощенко: «Толстомордый подонок с глазами обманщика / Объявил чудака всенародно обманщиком». Сравним с «Притчей»: «Дескать, какая-то мразь называется Правдой…».

Похожий мотив разрабатывается еще в одной песне Галича — «Вальсе-балладе про тещу из Иванова» (1966), где власти оклеветали художника-экпрессиониста, поэтому данная песня также обнаруживает сходства с «Притчей»: «Праведные старцы, брызжа пеною, / Обозвали жуликом и Поллоком» = «.Двое блаженных калек протокол составляли / И обзывали дурными словами ее»; «А в конце, как водится, оргвыводы» = «Тот протокол заключался обидной тирадой».

Черновой же вариант «Притчи — «Бродит теперь, неподкупная, по бездорожью, / Из-за своей наготы избегая людей» /5; 490/ — напоминает очередную песню Галича — «Мы не хуже Горация» (1966): «Бродят между ражими Добрынями / Тунеядцы Несторы и Пимены». В первом случае власть объявила Правду мразью и выслала ее на 101-й километр, а во втором — власть объявила всех честных людей тунеядцами (вспомним суд над «тунеядцем Бродским» и дело Синявского — Даниэля), а себя считает чистой и непорочной. Отсюда — характеристика «Добрыни», которую автор сопровождает саркастическим эпитетом «ражие».

Этот мотив встречается и у Высоцкого, но в завуалированной форме: «И наши спаянные дружбой коллективы / Почти не ведают ни спадов, ни накалов. / Жаль, допускают все же промахи и срывы / Плохие копии живых оригиналов» («Мы — просто куклы, но… смотрите, нас одели…», 1972), «Нас понять захотите ли, / Двух друзей-горемык? — / Не хотим мы тюрьмы: / Мы же не расхитители — / Уравнители мы» («Куплеты кассира и казначея», 1974), «Зря на нас клевещите, / Умники речистые! / Всё путем у нечисти — / Даже совесть чистая» («Выезд Соловья-Разбойника и его дружков», 1974). Последняя строка напоминает слова «железного Шурика» — Александра Шелепина, — сказанные им на совещании Политбюро ЦК КПСС, посвященном обсуждению «мер пресечения» против Солженицына: «У нас чистая и правильная линия. Мы не позволим никому нарушать наши советские законы» (из рабочей записи заседания Политбюро ЦК КПСС от 07.01.1974). Еще ранее тот же Шелепин говорил: «Теперь чекисты могут с чистой совестью смотреть в глаза партии, в глаза советского народа» (речь на XXII съезде КПСС, 1961)

Что же касается «Притчи», то в ней Правда «бродит теперь, неподкупная, по бездорожью», как и в более раннем стихотворении Высоцкого (1969), написанном вскоре после его травли в печати, давалась похожая картина: «Слухи по России верховодят / И со сплетней в терцию поют. / Ну а где-то рядом с ними ходит / Правда, на которую плюют» /2; 181/. Здесь «Правда, на которую плюют» ходит среди сплетен и слухов, а у Галича Несторы и Пимены, на которых также «п^ююг» (власть назвала их тунеядцами), «бродят между ражими Добрынями». В обоих случаях представлена одинаковая ситуация: презираемое Добро ходит неприкаянно посреди процветающего Зла. Причем у Галича это Зло еще вдобавок считает себя Добром… Леонид Филатов в 1989 году рассказал о своем разговоре с Юрием Любимовым: «Однажды говорю: “Юрий Петрович, ну как же они не понимают — все вот эти, которые давят и душат нас?! Ведь были уже параллели: Пушкин и Дантес; ведь потом история так расправилась с Дантесом”. А Любимов мне: “Какой ты наивный человек! Ты думаешь, что они для себя, для своих жен и детей — Дантесы, что ли? Они Пушкины! А Дантесы для них — это мы”. Такой с работы приходит и жалуется жене: ох, сегодня эти сволочи довели