Семейное дело - Рекс Стаут

— Резиденция Ниро…

— Ты здесь, Арчи? Мне показалось, ты собирался…

— Собирался, но услышал одну новость. Как видно, до твоих ушей она тоже докатилась.

— Да, только что — по радио. Подумал, что ты уже уехал, а Вулфу, возможно, нужна помощь.

— Совершенно верно. Ему нужен хороший пинок в зад, и я едва удержался, а потому поднялся к себе. Спросил его, что сказать, когда ты позвонишь, и он поручил мне передать тебе, чтобы ты позвонил в понедельник утром.

— Не может быть!

— Может.

— Черт возьми, разве он не понимает? Ведь теперь все выплывет наружу.

— Конечно, понимает. Если он хочет ночевать сегодня в своей кровати, сказал я ему, нам придется раскрыть карты. Но он лишь хмуро взглянул на меня. Что сообщило радио?

— Только то, что ее настигла пуля, и полиция ведет расследование, и что она — дочь Пьера Дакоса. Но я звоню не только, чтобы предложить свою помощь, но и доложить кое о чем. Я позвонил Люсиль сегодня утром в девять часов и сказал, что по поручению Ниро Вулфа мне нужно повидаться с ней и задать ей несколько вопросов. «Давайте спрашивайте», — заявила она. Но я ответил, что по телефону вести подобный разговор нецелесообразно, и она предложила встретиться у нее около полудня. Когда я звонил в десять часов, сперва сняла трубку какая-то женщина, видимо, та, которую ты называешь «белым передником». Я сообщил ей свою фамилию и что работаю на Ниро Вулфа.

— Прекрасно. Так даже еще лучше. Советую тебе уже теперь положить в карман зубную щетку.

— И парочку книг для легкого чтения. Если я наотрез откажусь отвечать на любые вопросы, у меня появится масса свободного времени на казенных харчах.

— Желаю приятно провести уик-энд, — сказал я и положил трубку.

У меня в комнате есть целая полка разнообразных книг, моих собственных, и я решил тоже выбрать себе одну, хотя мне было совсем не до чтения. Потом я подумал: «Фриц, вероятно, пребывает в недоумении, не понимая, что происходит» — и поспешил спуститься в кухню. Фриц стоял у большого стола, занятый своими кулинарными делами. В нормальных условиях я бы сразу определил, над чем он колдует, но сейчас мои мысли были заняты совсем другим. Все двери и стены на этом этаже звуконепроницаемые, и мне было непонятно, почему он, увидев меня, не удивился, а лишь спросил:

— Что-то случилось?

— Да, — ответил я, усаживаясь на табуретку, — и скоро случится еще больше. Убили женщину, и это обстоятельство меняет всю нашу программу. Между тем шеф пытается установить мировой рекорд по упрямству. Не беспокойся относительно моего обеда — я стану грызть ногти. Я знаю: у тебя тоже с ним проблемы. Разный там чеснок, ягоды можжевельника, лавровый лист, но…

В дверь позвонили. Соскользнув с табуретки, я вышел в коридор, посмотрел через стеклянную панель и прошагал в кабинет. Вулф сидел за письменным столом и, выдвинув средний ящик, считал разложенные на столе крышечки от пивных бутылок.

— Скорее, чем я ожидал, — заявил я. — Кремер. Звонил Сол. Он разговаривал по телефону с Люсиль Дакос сегодня утром в девять часов. Сперва ответила служанка, и Сол назвал себя и сообщил, что работает на вас. Люсиль Дакос он сказал о желании с ней встретиться и задать несколько вопросов. Она пригласила его прийти к ней на квартиру около полудня.

Вновь прозвенел звонок.

— Гррр-р! — прорычал Вулф.

— Согласен, — заметил я. — Впустить его?

— Да.

Распахнув дверь, я отступил, пропуская Кремера. Затем с порога посмотрел на улицу. Машина инспектора стояла у крыльца, во втором ряду. Один полицейский сидел за рулем, другой, которого я раньше видел, но с которым близко знаком не был, — на заднем сиденье. Когда я повернулся, Кремер уже исчез. Заперев дверь, я прошел в кабинет. Инспектор стоял у края письменного стола Вулфа в пальто и шляпе и держал речь:

— …Возможно, я присяду. У меня в автомашине стенографист. Если я приведу его сюда, вы станете отвечать на вопросы?

— Нет.

— Существует — правда, очень незначительный — шанс, что у меня есть для вас новость. Вам известно, что дочь Пьера Дакоса застрелена около своего дома четыре часа тому назад?

— Да.

— Так я и думал. Старик Дакос по-прежнему отказывается разговаривать с нами на любом языке, но я и один из сотрудников отдела по расследованию убийств провели целый час с Марией Гарру, служанкой. Так вы будете говорить?

— Нет.

— Черт побери, Вулф, какая муха вас укусила?

— Три дня назад я сказал вам: я в бешенстве и не владею собою. Сейчас я уже в состоянии контролировать свои поступки, но я по-прежнему взбешен. Я уважаю вашу порядочность, ваши способности и вашу рассудительность. Я даже доверяю вам до известного предела. Разумеется, ни один человек не доверяет полностью кому-либо. Он только воображает, потому что нуждается в доверительных отношениях и рассчитывает на них. В данном конкретном случае я доверяю только самому себе. Как я уже сказал, я чертовски взбешен.

Кремер повернул голову и уставился на меня невидящим взглядом. Потом вновь посмотрел на Вулфа и, опершись ладонями о письменный стол и наклонившись вперед, заявил:

— Я приехал сюда со стенографистом, поскольку тоже до известного предела доверяю вам. Я хочу кое-что сказать, но не как инспектор Кремер частному детективу и не как мистер Кремер мистеру Вулфу, а просто как человек человеку, мужчина — мужчине. Если вы не раскроете полностью карты, вы погибли. Окончательно и бесповоротно. Позвольте мне привести стенографиста и начните рассказывать… Мне… Сейчас.

Вулф покачал головой из стороны в сторону.

— Я высоко ценю ваше желание пойти навстречу. Однако отказываюсь давать показания — даже просто как человек человеку.

Кремер выпрямился, круто повернулся и вышел. Услышав звук отворяемой и захлопнувшейся двери, я даже не потрудился выйти в коридор, чтобы удостовериться. Если Кремер остался внутри, пускай — мне все равно. Обращаясь к Вулфу, я лишь заметил:

— Относительно одного незначительного факта. Мне не известно, интересовал ли он вас когда-либо или нет. Однако вы можете и не знать, что сотрудниками отдела по расследованию убийств распоряжается не Кремер. Они подчинены окружному прокурору.

— Знаю.

Возможно, он и впрямь знал, но и не исключено, что слышал об этом впервые.

— Один из этих сотрудников, — продолжал я, — помогал Кремеру допрашивать Марию Гарру. Теперь мне известно, как ее зовут. И Кремер примчался сюда, жалея вас. С трудом верится, но это так. Вы должны послать ему рождественскую открытку, если там, где вы окажетесь, сможете ее приобрести.

— Ты сменил одежду, — сощурился Вулф.

— Естественно. Предпочитаю наряжаться соответственно обстоятельствам. На мне сейчас специальная форма для каталажек или, по-вашему, тюремной камеры.

Вулф сбросил в средний ящик стола металлические пробки от пивных бутылок, отодвинул кресло, поднялся и направился к двери. Я полагал, что Вулф хочет попросить Фрица поспешить с обедом, но он повернул направо. Послышался звук закрывшейся двери лифта. «Наверное, собирается предупредить Теодора, чтобы тот пришел завтра, в воскресенье», — подумалось мне, но я опять ошибся. Лифт поднялся всего на этаж. Значит, Вулф поднялся в свою комнату, намереваясь переодеться в собственную форму арестанта. Именно в этот момент я перестал ломать себе голову и махнул на все рукой. Объяснить его поведение можно было только помешательством, и у меня оставались всего две возможности: я мог, распрощавшись с Вулфом навсегда, пойти на Двадцатую улицу к Стеббинсу или Кремеру и покаяться или же остаться и примириться с неизбежными последствиями, надеясь на благополучный исход.

В действительности я сам толком не знаю, почему я остался. В самом деле не знаю. Быть может, сказалась привычка — привычка видеть, как он неожиданно выдергивает кролика из шляпы. А может быть, проявилась достойная похвалы старомодная лояльность преданного Арчи Гудвина. Не исключено, однако, что мною двигало обыкновенное любопытство. Хотелось знать, какая муха его укусила, и видеть, как он вывернется из столь отчаянного положения. Зато я хорошо сознавал причины, определившие мои последующие шаги. Не лояльность и не любопытство побудили меня отправиться в кухню, а обыкновенный здравый смысл. По всей вероятности, за нами явится сам Коггин, и ничто не доставит ему большего удовольствия, чем возможность забрать нас прямо от обеденного стола, а я уже был сыт по горло сандвичами, которыми они кормят в канцелярии окружного прокурора. И когда я доставал осетрину, хлеб, молоко, огурцы, сельдерей и вишни, пропитанные бренди, Фриц молча наблюдал за моими манипуляциями. Он хорошо знает, что, по существующим внутренним правилам, кухня — его владения, и если я начинаю хозяйничать, не спрашивая разрешения, значит, ситуация чрезвычайная, время не для разговоров. Мой экземпляр «Таймс» все еще лежал на подставке, и я углубился в спортивный раздел. Я как раз принялся за вишни, когда раздался шум спускавшегося лифта. Вернувшись в кабинет, я застал Вулфа за письменным столом, склонившимся над кроссвордом.