Здравствуйте, пани Катерина! Эльжуня - Ирина Ивановна Ирошникова

— Слухам пана!

— Проше пани, я из Освенцима, из музея, — начал было Войтецкий.

— О!

…Обдумывая свой разговор с Кристиной, Казимир решил начать с того, что, занимаясь бывшими детьми Освенцима, раскапывая старые архивные документы, натолкнулся на историю Зосиного удочерения. И, ничего не зная о Зосе, решил повидать ее приемных родителей. Таким путем он надеялся исподволь подвести Кристину к рассказу о Зосе.

Но Кристина сразу спутала его карты.

— Вот что, пане…

— Войтецкий, — подсказал он.

— Вот что, пане Войтецкий, не будем играть в прятки, — решительно сказала Кристина. — Что бы вы мне ни говорили, я знаю, зачем вы приехали ко мне. И вот что я вам на это отвечу: Зося — моя законная дочь. Я никому ее не отдам, никому.

— Но, пани, кто же об этом думает? — искренне воскликнул Войтецкий.

— Кто? Я не знаю. Но хочу, чтобы вы знали. — Она порывисто поднялась и, хоть в квартире никого не было, плотнее прикрыла двери в переднюю. — Да! Я взяла Зосю. Когда бы я знала, что будет так, что может быть так, как есть, я бы ни за что не решилась взять чужое дитя. Но об этом говорить поздно. Зося — мое дитя. По суду. По закону. И я ее не отдам.

Она говорила страстно, горячо. И в том, что она говорила, высокое, подлинно человечное странно смешивалось с какими-то расчетами, о которых не время и не место было ей говорить.

Она говорила с предельной откровенностью, что, взяв вот этого чужого ребенка, сама отказалась от настоящего материнства. Сперва отказалась потому, что Зося требовала неустанной ее заботы, ухода…

— Столько сил потрачено, столько сил! — повторяла Кристина. — Кто мне сможет возместить это! Знаете вы, сколько ночей я недосыпала подле нее, сколько лет! Я уж не говорю о первых годах, но, поверьте, лет до десяти Зося плакала и кричала по ночам. Я вставала к ней, я брала ее к себе, успокаивала. А сама потом не могла заснуть — где уж тут было управиться со вторым ребенком! И я говорила Михалу: успеется! Мы еще молодые — вот поставим на ноги Зосю!..

Но когда Зося окрепла, подросла, она, Кристина, все равно не могла решиться на второго ребенка, на своего ребенка. Боялась, что Зося не будет в равном с ним положении в семье.

— Женщина имеет большое сердце для материнства, — говорила Кристина. — Но у мужчин иначе. Я боялась, что муж мой — очень, очень хороший, очень любящий, — может быть, не будет иметь такого отношения к Зосе, когда народится другое дитя — свое дитя. А Зося, бедняжечка, столько перетерпела и без этого. Она была так привязана к нам… Я боялась, что ее сердечко не выдержит…

И тут же, почти без всякого перехода, Кристина начинала подсчитывать свои многолетние расходы на Зосю: на ее содержание, на врачей, потому что Зося очень болела. На репетиторов, потому что Зосе учеба давалась трудно, а в старших классах отец уже не мог помогать ей по математике. И на многое, многое другое;

— Кто мне возместит это? — повторяла Кристина.

Она подсчитывала! Хотя Казимир чувствовал: совсем ей это не свойственно. Эта женщина казалась ему душевно щедрой, не привыкшей ничего считать в жизни. А если делает это теперь, то потому лишь, так думал Казимир, что боится: вдруг ее не поймут. Боится — может, все, что она говорит, не имеет веса. А вот суммы, цифры, расходы — весят, и это понятно всем.

— А номер?! — продолжала Кристина. — Все наши друзья советовали, чтобы я свела номер у Зоси с руки, — вы знаете, это совсем не трудная операция. Но я же не согласилась на это. Мы с Михалом не согласились на это, хотя понимали: без номера никто не сможет узнать, что Зося нам не родная. Я думала, мало ли что может с нами случиться. Михал вернулся такой больной из Германии… Я думала: может ведь статься так, что Зося рано останется без нас. Тогда по номеру родные смогут найти ее. И Зося не будет в жизни одна.

(Кристина даже не замечала, как противоречит сама себе, тому, что ранее говорила, тому, что стремилась теперь доказать Казимиру.)

— Но лучше б я согласилась! Лучше б я свела этот номер.

Войтецкий видел, как глубоко несчастна сейчас Кристина. И жалел, жалел ее от души. Но Кристина не понимала этого. А не понимая, держалась с Казимиром настороженно, недружелюбно.

— Зося сама не хочет встречаться с той семьей. Если б пан видел, что было с нею, когда она услыхала по радио: кто-то разыскивает девочку с номером, как у нее на руке. Когда я вынуждена была все объяснить Зосе…

Понимая, что разговор этот сейчас не приведет ни к чему, Войтецкий тем не менее осторожно спросил:

— А цо мысли пани Кристина о тей матце?

Кристина вспыхнула:

— Та матка? О, та матка может быть совершенно спокойна — ее дитя в хороших руках. Ее дитя ни в чем не нуждается. Мы с Михалом во многом отказывали себе ради Зоси. — Она умолкла, видимо что-то вспоминая. И продолжала после паузы: — Я думаю, для родной матери это самое важное — знать, что ребенок ее окружен заботой.

— Але та матка не знает этого, — осторожно настаивал Казимир. — Как она может знать об этом, ничего не зная о вас?

— Пусть пан и напишет ей, — перебила его Кристина. — Напишет все так, как есть, потому что каждое слово мое — святая правда. — И добавила уже спокойнее: — Советский консул тоже обещал написать — он был у нас днями. — Она горестно усмехнулась: — Все теперь ходят к нам, ко мне. И говорят со мной так, будто я украла дитя…

Прощаясь с Кристиной, Войтецкий поцеловал ей руку. Он глубоко сочувствовал ей. Но, от души жалея Кристину, Войтецкий не мог не думать о том, о чем не хотела думать Кристина, о том, через какие страдания прошла родная мать Зоси. А думая, не мог оставаться к этому равнодушным.

Поэтому он сделал еще одну попытку установить отношения между Зосей и семьей Климушиных. На мысль об этом его натолкнула Марыся.

Глава шестая

«ВЫ ДЛЯ НЕЕ ЧУЖИЕ ЛЮДИ»

Письмо Климушиным Кристина написала в тот день, когда у нее побывал Войтецкий. Точнее — сразу же после того, как за ним захлопнулась дверь.

Написала, не давая себе остыть от этого разговора. Осознав наконец, что молчать бессмысленно. Что молчать и далее — это значит