Каббалист - Песах Амнуэль

— Но откуда…

— Ты? Наденька читала все твои рассказы. И знала о тестах. Однажды я ей все рассказала. Не знаю, почему. Сначала мне казалось — чтобы она поняла сама себя. Думала, это сблизит нас, она станет более открытой. А она…

— Что?

— Наоборот. Она даже рисунки стала прятать. Это был ее мир, и мне там нечего было делать. А картину с глазами вдруг повесила в спальне, чтобы всегда ее видеть. Ты ведь тоже заметил… Что это, Рома?

Р.М. промолчал.

— А потом началось в школе. Ну, мы с Наденькой поссоримся-помиримся, а в школе… С ней ведь это и на уроках случалось. Все думали, что она… колется, представляешь? Однажды, это было в восьмом классе, им делали какие-то прививки, и школьный врач очень внимательно разглядывала Наденькины руки, смотрела вены, и это при всех девочках, Наденька вырвала руку и убежала, а потом плакала. Я пошла к врачу, а та говорит: мне сказали проверить, я и проверила. Кто сказал, зачем? Кто сказал, говорит, тот имеет право, а зачем — вам лучше знать, вы мать. Ну, и что нашли? Ничего, говорит. Но сомневается. Что-то, говорит, должно же быть. Девочка ваша явно не в себе. И муж от вас ушел, а это травма. Учиться стала хуже. Я говорю: возраст такой, все в этом возрасте учатся не так, чтобы… В общем, это уже новый этап начался. Она ведь и с подругами не делилась. Девочки стали ее сторониться. А это действительно такой возраст, когда без подруг нельзя. Это ужасно, Рома, я сама себя плохо помню в этом возрасте, но помню, что от одиночества готова была повеситься, хотя и дел-то всего было: с Сонькой поссорилась, была у меня закадычная подруга. И такая тоска… А тут… Это сейчас мне кажется, что я все понимаю. А тогда я только злилась. С одной стороны — самолюбие, родная дочь, а что-то скрывает. С другой стороны — действительно стала хуже учиться. В десятом классе в школу вызвали скорую из психушки. Школьная врач вызвала. Я ей тогда чуть в волосы не вцепилась. Разве так можно с ребенком? Ну, хорошо, нажаловалась ей классная, тоже дура, господи, не можешь понять ребенка, иди в колхоз, а не в школу. Она у них математику преподавала. Наденька до девятого класса хорошо по математике шла, а потом сдала, говорила, что математика ей ни к чему, она на филфак пойдет. И классной говорила, не понимала, что той обидно. И еще трансы эти — прямо на уроках. Классную тоже понять можно: сколько это продолжаться могло, девочка не колется, это врач точно сказала, а будто рехнутый сидит, недолго, правда, но все же заметно. А что не заговаривается, выглядит совершенно нормальной, так в этом, может, только специалисты разберутся. Она должна была сначала меня вызвать, а не скорую. В общем, что говорить. Приехали те, наслушались рассказов. Взрослых слушали, детей — нет. Говорить с Наденькой в школе не хотели, поехали, мол, с нами, там побеседуем. Наденька ни в какую. Ну и те не решились силой везти. Ребенок все же. Я домой с работы вернулась, Нади нет, пятый час, прибежала в школу, а они еще сидят. Наденька вся бледная, они ее по сто раз одно и то же спрашивают. Наорала я на всех, пошли мы домой. Наденьку всю трясет… Весь вечер проспала. А потом… Что-то сломалось, понимаешь? Прозвище у нее в школе появилось — «колдунья». Сначала за глаза называли, потом — так. Раньше у Наденьки подруга была. Не такая уж близкая, в кино они вместе ходили. А тогда мама ее запретила дочке бывать с Наденькой. Знаешь, почему? Сглазить может… Я Наденьку ни в чем не упрекала. Поняла, что она уже научилась контролировать свои видения, вызывать их по желанию. Это было ужасно. Тычется в стену, как слепая, будто никакой стены нет, пустота. Или станет посреди комнаты и что-то нащупывает в воздухе, будто там преграда, которую она видит, а я нет. И что-то тихо бормочет. Я прислушиваюсь и не могу понять, никакого смысла. А она будто разговаривает с кем-то. Я тоже готова была «скорую» вызвать, но меня останавливало, что тогда Наденьку непременно заберут от меня, и что там с ней сделают, не знаю. Не верила я врачам, психиатрам особенно. Глухие люди. Я как-то говорила с одним, светило, профессор, у нас на фабрике лекцию читал о наркомании. После лекции я его остановила, стала расспрашивать. Слушал он очень внимательно, вполне можно было подумать: какой прекрасный врач. А я смотрела в его глаза, и они мне не нравились. Ему было все равно, он слушал и в уме раскладывал по полочкам-признакам: это туда, это сюда, а это вот так. Он не чувствовал, что я говорю, он это продумывал. И мне стало холодно. Никогда Наденьку им не отдам, никогда. Может, я все же ошиблась, Рома?

Галка замолчала и неожиданно опять заплакала. Р.М. молча гладил ее по голове.

— Рома…

— Что, Галчонок?

— Ужасно домой хочется.

— Домой? Ты…

— Я уехала, потому что вышла замуж, а Леню сюда в институт пригласили. Привыкла за столько лет. А сейчас поняла, что это только привычка. Нади нет, мужа тоже… Страшно мне здесь. И уехать не могу — куда я уеду от Наденьки. И оставаться сил нет. Понимаешь?

— Да…

— Я ведь ни с кем не переписывалась из прежней компании. Только с Марианной. У нее двое: сын и дочь. Сын старше, хороший парень. А с дочкой не заладилось… Господи, какое было время!

— Ну, — Р.М. покачал головой, — это сейчас ты его романтизируешь. Молодые были. А тогда ты, помню, жаловалась, что группорг прохода не дает, и что тоскливо, и вообще все не так…

— Да?.. Сейчас об этом не вспоминается.

— Галка, а что у Марианны с дочерью? Ты сказала «не заладилось».

— Не знаю, Рома. Она ведь у Марианны поздняя, Марианна старше всех нас, ей было больше сорока, когда дочку родила.

— Не первый же ребенок…

— Ну и что? Бывает и со вторым.

— Что она писала?

— Что мучается с ней. Сейчас девочке лет пять, а тогда было меньше двух. Она не разговаривала. Что-то объясняла по-своему, но понять невозможно. И еще было плохо со зрением и слухом. А внешне очень красивая девочка, просто куколка. Сейчас покажу.

Галка включила верхний свет — в комнате стало уже темновато — и достала из серванта пухлый потрепанный альбом, в котором фотографии были просто вложены между страницами. Они выпадали, и Галка в конце концов вывалила их на скатерть.

Р.М. вспомнил Марианну, длинную и худую, как жердь, очень быструю и ловкую в движениях — иногда она казалась лентой, с которой работают девочки-гимнастки, ее движения были так же неуловимо быстры и красивы. Работа с ней не запомнилась, все было, видимо, как у прочих.

— Вот, — Галка выудила цветную фотографию.

Пожалуй, девочка выглядела неживой, будто кукла производства ГДР, по цене 15 рублей. Голова чуть больше — совсем чуть — чем нужно, и выражение лица такое же кукольное, довольное и бесчувственное. Огромные кукольные ресницы и резкий неприятный взгляд.