Любимые и покинутые - Наталья Калинина

— Кажется… Да, точно. Пчелиным медом. Майским.

Первый сделал запись на листке перекидного календаря. Похоже, у него полегчало на душе.

— А я, брат, было струхнул. Да ведь трипперок, это, говорят, такой пустяк. В царской России считалось, что тот не настоящий гусар, кто им не переболел. Хотя, может, это вовсе и не триппер. Попробую, попробую рецепт твоей бойкой бабенки. А у супруги пока ничего не спрашивай — неловко мне как-то перед ней. Авось все обойдется. Спасибо тебе, брат. Еще выпьем?

Они распили еще одну бутылку «столичной». Николая Петровича подташнивало от голода и голова кружилась. Он отпустил шофера, решив пройтись пешком — до дома десять минут нестроевым шагом. На воздухе дышалось легко. Аппетитно похрустывали подмерзшие лужи, над головой порхали одинокие снежинки. Город притих, сосредоточив свою жизнь за стенами домов, за всеми этими разноцветными шторами и занавесками, сквозь которые уютно светятся окна. Когда-то в юности, еще до войны, Николай Петрович любил бродить один по своему родному городу. Когда он учился в институте, да и потом работал преподавателем, у него было свободное время. Много свободного времени. Был он тогда беден — не имел даже приличного костюма и хороших штиблет, — но был счастлив и доволен жизнью. А сейчас? Счастлив ли он? Или по крайней мере доволен?.. Дома его ждет жена — женщина удивительная, им так и не познанная до конца, а потому, наверное, особенно привлекательная. Эта женщина, кажется, любит его и должна родить ему сына. Машка ему как родная дочь. Любимая дочь. Живет он в просторной квартире в доме для избранных людей города, ездит на казенной машине, хорошо зарабатывает, да и впереди, пожалуй, кое-что светит — из их города уже скольких людей забрали на руководящие должности в Москву. Словом, все у него сложилось, с житейской точки зрения, очень удачно. Мало того, он всегда любил свою работу и отдавался ей весь без остатка. Правда, когда в его жизни появилась Маша, он понял, что работа — работой, а семья — семьей. Маша его многому научила, сама того не подозревая. Когда-то давно ему казалось, что идее должно быть подчинено все, и любовь тоже. Теперь же он знает безошибочно: любовь не подчиняется никому, даже той же идее, и Маша, не приемлющая столь дорогой ему наш, советский, образ жизни, Маша, со всеми ее привычками, взглядами и убеждениями, — осколок жизни, безвозвратно исчезнувшей, эта Маша стала для него самым родным, самым близким человеком, которого он готов, если потребуется, заслонить собственной грудью. Нет, он никогда не предаст идею, которой служит, но, не дай Бог, случится что-то, и над Машей нависнет угроза, он ринется на ее защиту. И надо раз и навсегда завязать с этими проказницами. Эпизод с Первым — это предупреждение ему, Николаю Петровичу. Ведь не был же он, никогда не был развратником, более того, всегда осуждал и теперь осуждает разврат. Бес его попутал, что ли?

Он представил «замок царя Соломона» среди сосен и елок, столовую в мягком желтом свете настенных ламп-бра, проказниц, какими увидел их в первый раз. Низ живота налился свинцовой тяжестью похоти. С Машей ему очень часто приходится сдерживать себя, не давая волю страсти. Правда, и удовольствие с Машей он получает более утонченное, изысканное. Но иной раз ему хочется чего-то погрубее, попроще. Недаром же эту поговорку придумали: тянет с пирожных на черный хлеб.

И все равно Николай Петрович не чувствовал себя виноватым перед Машей. Она ведь ничего не лишилась от того, что съездил он несколько раз на рыбалку. Напротив, приобрела многое в его глазах. Ибо истина всегда познается только в сравнении.

Когда родится сын — Николай Петрович откуда-то точно знал, что это будет именно сын — он постарается нормировать свой рабочий день, хотя сделать это будет очень и очень непросто. Ну, по крайней мере откажется от вредной привычки брать на дом все эти папки со сводками — пускай помощники лучше работают. Сыну придется с младых ногтей уделять внимание, заботиться о нем, формировать его мировоззрение. Ибо даже самые хорошие матери сыновей не воспитывают, а калечат, балуя и потакая им почти во всем. Сын, сын, как же он хочет иметь сына… Где-то в глубине сознания шевельнулось: но у тебя ведь уже есть сын. Николай Петрович тут же заставил замолчать этот голос. Какой это сын? Наверняка будущий религиозный фанатик — яблоко от яблони недалеко катится. И все-таки по дороге домой он еще раз вспомнил о сыне — увидел старушку, просившую милостыню, а с ней стоял закутанный в рваный платок худой бледный мальчик лет десяти с пятнами зеленки на щеках. Николай Петрович вспомнил, что, если верить Нате, после смерти Агнессы сына забрала к себе ее бабушка, у которой на руках еще один внук. Он сунул в скрюченную ладонь старушки десятирублевку и быстро зашагал прочь, боясь оглянуться. Вот так и его сын… тот мальчик, быть может, стоит голодный на углу, собирая подачки сытых. И не виноват он в том, что произвела его на свет темная, отсталая женщина, связавшаяся с какими-то сектантами. Уж ладно, верь ты в своего Бога — это даже не запрещается советскими законами, а вот всякие там секты — это все равно что банды. Чего там только не творится. Про какую-то из них даже недавно в «Правде» писали. Как матери во имя Бога забивали до смерти своих маленьких детей… Хорошо еще Маша неверующая, а то…

Николай Петрович вошел в подъезд, кивнул лифтерше и стал подниматься пешком по лестнице. Уже возле своей двери подумал, что от него, небось, за версту разит водкой — пили-то не закусывая. Порылся в кармане пальто, нашел завалявшуюся еще со времен «рыбалки» конфету «мишка косолапый» — помнится, записал на ней на всякий случай адрес Зины, вернее, ее родителей. Развернул осторожно, чтоб не порвать обертку, сунул конфету целиком в рот, а фантик сложил вчетверо и засунул в нагрудный карман пиджака. Так, на всякий случай.

Первый бюллетенил. Крокодильша доложила Маше, что у мужа грипп, предупредив при этом многозначительно, что сейчас ходит много всяких болезней и нужно быть очень осторожной. Она все время приносила Маше какие-то переписанные ее аккуратным бисерным почерком рецепты и рекомендации относительно питания и образа жизни во время беременности.

— Роды у вас будут легкие и быстрые, — безапелляционно заявила она, сидя на диване и оглядывая Машу с головы до пят своим быстрым схватчивым взглядом. — Имя заранее ребенку не давайте — плохая примета. А вот приданое нужно готовить загодя: ребеночек почувствует, что вы его ждете, и будет очень торопиться появиться на свет. Разумеется, все это сказки старой бабушки, но мы, женщины, их очень любим. — Крокодильша обнажила в широкой улыбке верхний ряд крупных золотых зубов. — Мой Саныч решил простуду старорежимным способом выгонять: в баньку каждый день ездит париться. После еще водку с красным перцем пьет. А у самого геморрой. Но мужиков учить — все равно что мертвых лечить. А у вашего мужа как последнее время со здоровьицем? — поинтересовалась Серафима Антоновна.

— Он очень устает, но ни на что не жалуется, — ответила Маша. — Мне кажется, Александр Александрович мог простудиться на рыбалке.

Крокодильша энергично закивала головой.

— Я тоже так думаю. Мужики испокон веку с охоты, с рыбалки и с войны привозили домой всякие трофеи и болезни. — Она наклонилась к Маше и пропела-прошептала: — Но вообще, моя дорогая, я не советую вам принимать их близко к сердцу. У них должна быть своя жизнь, а у нас, женщин, своя.

— Но… я так не умею. Мне кажется, если муж и жена любят друг друга, между ними не должно быть ни недомолвок, ни секретов, — возразила Маша, чувствуя, как у нее начинают дрожать губы.

— Что ты, девочка моя! — Крокодильша похлопала ее по руке, и Маша непроизвольно отдернула свою — она не любила чужих прикосновений. — Если ты будешь вся перед ним нараспашку, он живо потеряет к тебе всякий интерес. В каждой из нас должна оставаться тайна. Они обычно называют ее изюминкой. Ну, а их тайны нам знать ни к чему, потому что они весьма и весьма неинтересны и однообразны.

— Я знаю, у Николая Петровича нет от меня никаких тайн, — уверенно сказала Маша. — Кроме работы, разумеется, но о ней я никогда первая не расспрашиваю. Если только сам что-то расскажет. Ну а так… Он всегда спешит домой, ко мне и Машке.

— О, Николай Петрович очень примерный супруг, — закивала головой Крокодильша. — Я даже немного завидую вашему счастью. У нас с Сан Санычем даже смолоду не было настоящего согласия. Характер у него уж больно властный, хотя душа незлобливая. Ну, а Николай Петрович любит дома свои порядки устанавливать?

— Нет. — Маша решительно возразила. — Он наоборот… — Она осеклась, вспомнив отвратительную сцену после ее позднего возвращения со дня рождения Кудрявцевой, свою мучительную болезнь в результате этой сцены. Она лежала тогда бессонными ночами и думала о том, что жизнь ее закончилась, что Николай Петрович стал не просто чужим, а чуждым ей человеком — люди лживые вызывали у Маши бесконечное отвращение. Со временем это ощущение притупилось, в доме появился рояль, жизнь под музыку уже казалась иной — ирреальной и хрупкой, полной утонченных нюансов всевозможных чувств. Музыка не сглаживала жизненные углы, но помогала через них перелетать на крыльях.