Бестиарий - Сергей «Сид» Гребнев

че, смотри, воевал он!» – самый здоровый сказал и, ха-ха, татуировку на плече почесал, «ВДВ». Поорали, потом на самого маленького уставились, он у них вроде старшего, что ли.

– В смысле самого маленького? – спросил я.

– Ну меньше всех, на полголовы выше тебя! Ха-ха! Он такую рожу скорчил, что я чуть в голос не заржал! Листовку гадливо в руках повертел и выдавил сквозь зубы: западло! Ха-ха! Ну и заткнулись все, водки еще мне налили почти стакан, удачи, говорят, свободен!

Мы посмеялись и пошли домой, закончив раньше времени, брат был пьян. Нам недоставало всего несколько подписей до определенной суммы, которую определил брат. На следующий вечер мы быстро и без происшествий их добрали.

– Давайте еще две про запас, – решил брат.

В парадняке как раз оставался необойденным первый этаж. В трех квартирах нам не открыли, в какой-то завыла собака. Зато дверь четвертой открылась, едва палец надавил на розовый пупок звонка, как будто хозяин стоял за дверью. Им оказался небольшого росточка старичок со всклокоченной сединой на голове, обрамляющей гладкую и блестящую лысину. Глаза под очками были полузакрыты и смотрели мимо нас. Когда брат начал свой заученный монолог, старичок приподнял к нему большое оттопыренное ухо с седой щетиной, как у поросят. Он часто закивал круглой головой и заулыбался всем своим лицом, румяным, как яблоко. Потом зачмокал губами, как бы подготавливая рот для выхода слов. Готовился он долго, а потом, скрестив на груди руки, очень быстро заговорил.

– Ох-хо-хо, ребятки, подписывать я ничего не буду, – он даже сделал шаг назад и замотал головой. – Но поговорить мне с вами очень хочется, наболело, накипело и, как говорится, и тэ дэ. Проходите!

Он посторонился, пропуская нас в квартиру.

– Некогда нам болтать! – с холодной вежливостью сказал брат, заметивший, как и мы, что старичок пьяненький. – Пойдем.

Брат кивнул нам, и мы развернулись к выходу.

– Ребятки, я вас вином угощу своим, домашним! – окликнул нас старичок.

Комната, в которую мы еле пробрались сквозь тесный лабиринт из коробок, составленных в коридоре почти до потолка, оказалась очень маленькой. Тем более было удивительным ее убранство. Одну стену полностью занимали книжные стеллажи от пола до потолка, и кое-где было видно, что книги стоят в два ряда, небольшое пространство перед книжными корешками занимали нэцке разных цветов и размеров, остальные стены впритык друг к другу и тоже почти до пола были увешаны иконами разного размера и возраста. На некоторых из них, казалось, и нет ничего, кроме черноты, лишь приглядевшись, можно было различить какие-то лики. Даже по бокам от окна висели святые, занавесок не было, их заменял огромный фикус в эмалированном ведре, стоящий на подоконнике. В углу стояла кровать с железной спинкой и сеткой, на ней куцый матрац. Потертое кресло. В центре небольшой кухонный стол, накрытый куском черного бархата, протертым посередине почти во всю столешницу. Верхнего света не было, комнату освещала настольная лампа.

– Секундочку, ребятки, одну секундочку! – суетился старичок, собирая со стола книги, тетрадки и журналы.

Собрав все это, он сложил стопку в угол на пол к таким же книжным столбикам.

– Садитесь, ребятки, садитесь! – предложил он, вытаскивая из-под стола два табурета с облупившейся краской.

Мы сели. Старичок удалился на кухню. Плотно сжатые в полоску губы и выкатившиеся глаза, бегающие по стенам, красноречиво выдавали ход моллевских мыслей.

– Нет, дурак, вычислят! – прошептал брат и потряс перед носом Молля подписными листами.

Тот скривился и, вздохнув тоскливо, еще раз обшарил комнату жадным взглядом.

– А вот и винцо! – вернувшийся старичок поставил на стол две огромные бутыли с мутной жидкостью внутри.

Мы с Моллем оживились, заерзали на табуретах.

– Щас яблочки помою, щас, ребятки, щас! – он улыбался так, как будто мы были его долгожданными гостями. – А вот и закусочка!

Старичок объявил это торжественно, ставя на стол огромное блюдо с большими краснобокими яблоками. Все это он проделал настолько быстро, что мы и парой фраз не успели перекинуться, как на столе появились четыре тонкостенных стакана с красной и шершавой, как присохший сахар, каемкой. Старичок сам налил нам по полному и наконец сел, выудив откуда-то из темного угла потертый, когда-то полированный деревянный стул.

– Уф! Ну-с, вздрогнем! – сказал он и, придерживая одной рукой очки, залпом влил в себя вино. – М-м-м-м!

Старичок прикрыл от удовольствия глаза и снова зачмокал губами. Мы последовали его примеру. Вино оказалось сладким, но довольно крепким, даже жар прошиб, как от огуречного лосьона. Мы тоже непроизвольно зачмокали.

– Ну так вот, ребятки мои, – сказал он так, будто продолжил прерванную фразу и, встав со стула, налил еще по целому.

Выпили.

– Вы яблочки-то кушайте, ребятки мои! – Сам взял яблоко двумя руками.

И вот на этом «ребятки мои» меня вставил парко-пан номер пять, по десять таблеток которого мы съели, когда дособирали тринадцать подписей. Алкоголь подогнал таблеточную муть к мозгу. Защемило в груди и приятно загудело в голове, я сглотнул таблеточный ком в горле и осмотрелся по сторонам. На меня, ухмыляясь, смотрел брат, его, видать, тоже повело. Моллевская же рожа превратилась в сплошной красный огромный нос и оскал кривой улыбки по двум сторонам хобота. Комната легонько вздрогнула.

– Ну-с, вздрогнем, – сказал старичок и налил. – Ешьте яблочки.

Это донеслось до меня уже издалека. Я посмотрел на старичка: его румяные щеки блестели, на лбу выступила вода. Голова его стала похожа на огромное мытое яблоко в очках. Он жевал с хрустом несчастных созданий с блюда, переламывая им кости. Выглядело это так, будто Яблоко поедало своих детей. Я услышал тихий шепот:

– Не верьте ему, не верьте ему!

Огляделся.

– Не верьте ему, не верьте!

Шепот доносился с блюда, это яблоки предупреждали нас о чем-то! О чем-то страшном, понял я, когда яблоко в моих руках, еще целое (я с ужасом подумал, что мог его надкусить!), заплакало! Я положил его обратно в блюдо.

– Надо было надкусить! – сказал старичок и очень зло посмотрел на меня. – Кусить! Над! Надо! Одан дан, ни сук! Сук ти! Дано кусить над, кусай!

Старик шипел, не открывая рта. Комната наполнилась прозрачным, горячим, расплавленным воском. Все медленно плавало в этом не дающем дышать растворе! И понял я, и видел обрывки видения, как, откусив яблоко, превращается во фрукт с восковым блеском первый сборщик подписей, попавший к этому старикашке. Смеялись с икон совершенно не святые, мерзкие рожи, и нэцке не улыбались, а скалились желтыми костяными клыками. Сперло дыхание, я закрыл глаза и заткнул руками уши. Слышал только сердце свое, бьющееся во мне языком колокола.