Похищение - Валерий Генкин

- Салима Болт!

Надо отдать должное инспектору. Он очень спокойно сказал:

- Разве? А я наводил справки о некоей, как мне показалось, Екатерине...

- Я думаю, это одно лицо.

- То, что вы говорите, очень важно. По нашим сведениям дочь Цесариума покинула Лех.

- А по моим сведениям она здесь.

- Доказательства?

- Вчера я ее видел собственными глазами, а не позднее сегодняшнего утра она оставила в номере Марьи Лааксо вот это.

Инспектор внимательно осмотрел пудреницу.

- И что же, Салима Болт не скрываясь ходит по городу? Ведь ее каждый лехиянин знает в лицо.

- Я узнал ее только по этому изображению.

- Да, фото необычное. Мы привыкли к другим.

- Каким же?

- Были, знаете ли, каноны. Костюм, парик, взгляд, поворот головы. Некая обобщенность. Идеал.

- Может быть, поэтому ее и не узнавали? Тем более, я не исключаю грима.

- Вы не могли ошибиться? Уловить сходство с фотографией, э-э... десятилетней, если не больше, давности...

- Я - кинорежиссер.

- И все-таки. Может быть, простое сходство. Вы не оставите у меня эту вещицу?

- Нет.- Андрис убрал пудреницу в карман.- Возможно, вы правы. Просто сходство. Так я буду ждать известий?

- Да, да.

Инспектор грузно поклонился, и Андрис вышел.

И тут же столкнулся с Годом.

- Авсей, где Велько?

- Завтракает в "Сигнале".

- Есть важное дело. Вы не присоединитесь к нам?

- Буду через четверть часа. Что случилось?

- Пропала Марья. И еще...

- Еще?

- Поторопитесь. Вам это интересно.

Андрис ускорил шаг. Трезубец над тавернoй вынырнул из-за куста мохнянки. Перед Рервиком возник худой морщинистый человек, похожий на стручок. Где-то Андрис уже видел его. Улыбаясь узким лицом, он протягивал крупную ладонь.

- Андрис Рервик, если не ошибаюсь?

- Рервик,- механически подтвердил Андрис, подавая руку.

- Очень рад. Мы почти познакомились вчера. Собственно, я вышел вам навстречу по просьбе Екатерины.

- Екатерины?

- Ведь вы ее ищете?

- Я ищу Марью Лааксо.

- Екатерина вам поможет.

Стручок не отнимал руки. Она была влажной.

- Я провожу вас.

- Конечно. Я только зайду на секунду в "Сигнал Им".

- Предупредить Вуйчича? - Ладонь сжалась, Рервик почувствовал укол.

Стручок молча улыбался, приближая лицо. Рервик покачнулся.

Как хорошо, однако, что этот милый горбун взял его под руку.

Вы говорите, до этих зарослей? Точь-в-точь страусовые перья.

Я пою? Вы правы, это неуместно. Сколь удивительно их сходство с подсвеченным земным солнцем облаком. Они так и называются - перистые. Ах, господин стручок, не сердитесь, но вы напоминаете мне персонаж старинной итальянской сказки. Там, знаете, кроме горохового стручка действуют и другие симпатичные создания, все по плодоовощному ведомству. Мы пришли? Нет? Полетим на птерике? Вчера мы летели, летели, а внизу болота, болота, боло...

Рервик пришел в себя в стандартной каюте спейс-корвета. Он лежал в гамаке. Некоторое время, скосив глаза, рассматривал обстановку. Откидная доска-стол. Привинченная к полу табуретка.

Санблок в углу. Обычная офицерская каюта корабля среднего класса. Андрису случалось проводить в таких недели, когда, в поисках драматических сюжетов, летал он между окраинными колониями, где списанные боевые единицы эс-флота, еще способные покрывать небольшие расстояния, использовались как грузовые и пассажирские корабли.

Стоило Рервику выкарабкаться из гамака, как на пороге возник человек в униформе, знакомой Андрису по фильмам XX века, а большей частью по костюмерным разных студий. Темный глухой пиджак с блестящими пуговицами и плетеными золотыми шнурами на плечах. Человек опустил на стол поднос, прикрытый салфеткой, и вышел, не сказав ни слова. Рервик присел на табуретку, откинул скользкую пленку. Металлический судок под крышкой.

Крышку - долой. Ковырнул ложкой клеклый сизый комок артикаши в зеленоватых подтеках комбижира. Отодвинул судок. Два глотка из кружки с теплой бледно-желтой водичкой. Во рту сделалось сладко и противно.

М-да, подумал Андрис, что сказал бы об этой трапезе мой добрый друг Евгений Дамианидис - мудрец и тонкий ценитель гастрономических утех. Как славно они с Велько сиживали за дощатым столом в сакле Дамианидиса в Цихисджвари! "Учитесь, друзья мои,- вещал Евгений,- учитесь извлекать радость из простых, незамысловатых действий. Вот я беру лаваш, теплый,- он поднимал указательный палец,- и заворачиваю в него хороший кусок имеретинского сыра и маленький пучок тархуна. Я держу все это в правой руке, а в левую беру стакан вина из кувшина дяди Самсония. Но прежде чем поднести к губам сосуд с этим нежным, как бархат, напитком, необходимо сделать три важных дела: поднять стакан и взглянуть сквозь него на солнце, посмотреть вокруг и увидеть глаза друзей и, наконец, убедиться, что у тебя под рукой есть сочный спелый помидор, который вслед за вином и сыром отправится в желудок, чтобы сделать тебя совершенно счастливым".

Рервик очнулся от сладких воспоминаний.

- Эй! - крикнул он зычно.

Тотчас появился стюард, молча взял поднос, молча повернулся - уходить.

- Эй!

Стюард остановился.

- Мне нужен стручок.

Стюард смотрел на Рервика пустыми глазами.

- Передайте ему: отвращение к гороху не помешает мне съесть его вместо этой дряни. Идите.

Дверь щелкнула, и Рервик остался один.

Но не надолго. Улыбаясь, вошел стручок.

- Прежде всего - глубочайшие извинения. За способ доставки на корабль. За скудость пищи. За дурные, недостойные гостя условия.

Горбун низко поклонился.

- Вам больше идет розовый фрак,- сказал Андрис.

- О! - искренне удивился стручок.- Какая осведомленность! Позвольте представиться: заведующий канцелярией куратория личных сношений Цесариума Наргес, к вашим услугам.

Еще один поклон до пола.

- Где Марья?

- Я уже имел удовольствие сообщить, что вас ожидает встреча с Екатериной, и о Марье Лааксо вы, без сомнения, получите исчерпывающие сведения именно от Екатерины...

- Салимы? Давайте ее сюда.

- О! Степень вашей осведомленности воистину поразительна. Уверяю вас, по прибытии на место вы будете удовлетворены. Но...

- Но?

- Проявите благоразумие. Такт. Я не хочу сказать, что благополучие Марьи Лааксо, женщины вам, безусловно, дорогой, в большой степени зависит от вашей сдержанности и осмотрительности, но смею надеяться, что эти достойные похвал качества от природы присущи величайшему кинохудожнику современности.

- Величайший художник предупреждает, что он плевать хотел на ваши советы. А если с Марьей что-нибудь... Передайте мадам Екатерине, что я подавлю в себе от природы присущие мне сдержанность и осмотрительность, а также с немалым трудом воспитанное почтительное отношение к женщине и уничтожу ее вместе с папашей и всеми бледными варгесами и розовыми наргесами.