Перестройка - Александр Ванярх

Забравшись в укромный уголок дальней комнаты, Виктор Иванович читал письмо, и слезы катились по его щекам. Стар стал, совсем стар! На могилу к Насте придет — плачет, посмотрит на фотографии — плачет. Однажды Рита приснилась, так даже от слез, душивших его, проснулся. Постарел, совсем постарел сибиряк, а какой был видный мужчина! Правда, он и сейчас выглядит внушительно, все зубы целы. Волосы совсем белыми стали, но не только не выпадали, а даже погрубели, как щетина. По утрам расчесать невозможно. А у Якова, наоборот, все волосы выпали.

— Ага, вот, где я вас нашла! — сказала Людмила, но увидев на лице Виктора слезы, притихла. — Неужто так плохо, я вроде бы читала — там все хорошо.

— Да нет, тут все хорошо. Но письмо, как по моей душе... Вам не понять нас, стариков. То, что мы пережили, не дай вам Бог!

— Ну вот, а сами перестройку хаете! Да вам такого и не снилось! Вот захочу, в Америку поеду!

— А зачем мне Америка? Ну, зачем мне то, что они каждое утро «вай-вайкают». Кто хочет учить английский, пусть учит, а зачем они мне навязывают свое? Эти американцы на Японию атомную бомбу бросили. Все народы под сапогом держат, только пусть в Россию не суются. Тут таких, как я, — миллионы!

— Ну, понесло-поехало, кому вы нужны со своими лаптями?

— Людка, ты постой... Чего-то Надежда про внука намекала, а ну-ка повернись!

— Ты что, дед! Действительно, того! А почему бы и нет?!

— Так я только «за», нагнись, что-то на ушко скажу.

Людмила прислонила ухо. Виктор Иванович взял осторожно, обеими руками ее за голову и поцеловал трижды в щеку.

— Вот теперь ты все тот же Виктор Иванович, — засмеялась Людмила и сама поцеловала Виктора.

— Что это вы тут расцеловались? — сказала Надежда, заглянув в Викторову комнату, — уже и спать пора. Мне надо постели раскидывать, а комнат-то всего две. Куда вас всех девать?

— Людка, ты-то мне и не рассказывала, как это письмо раздобыли?

— А вы что, моего бутуза не знаете? Из него толком ничего не вытянешь, сказал, что нашел их. Живут недалеко от Токио. Ферма у них большая, коров держат, лошадей. Говорит: жутко обрадовались, когда узнали, от кого он, смеялись и плакали. А Тики так завизжала, что другие даже испугались, но она быстро взяла себя в руки и так же, как все, слушала, смеялась и плакала.

— Ну, твой-то хоть все рассказал про нас, про Ивана, про Настю?

— Говорит, что рассказал. Они-то и отдали это письмо. Только вот Ково не дожил всего около года. Тарас говорил, что Таро ему здорово помог насчет машин, даже уже другие есть. А потом раздумали, сказали, что отец их бы не одобрил: старое нельзя продавать.

— Да, у них так: старое надо выбрасывать или отдавать, а продавать нельзя, грех.

— Ага, «грех», другие же продают еще как, Японцы тоже не дураки, поняли что к чему! Приноровились к нашей перестройке.

Глава тридцать пятая

Исаев радовался: еще бы, ему после стольких дней мытарств наконец-таки повезло! Он едет домой! Что ни говори, а дом — там, где тебя ждут, где твой очаг, близкие тебе люди. У Ивана было только два дома: на Чулыме, о котором он очень скучает, и в Крыму.

Крым вспоминается, как одна из прекраснейших страниц его жизни. Там он испытал все: и любовь, и подлость, и преданность, и предательство. Там он узнал замечательных людей таких, как Николай Николаевич, Рита Ивановна, Вовка Марченко, которые так безвременно ушли из жизни. Там потерял он своего лучшего друга, Колю Овсиенко, и ему было даже перед памятью его как-то неловко, что живет с его женою, и живет счастливо. Много хороших воспоминаний осталось о Крыме. Там он познал радость отцовства. Сын! Какая радость! Какая гордость переполняла душу! Сын, его сын! Он отец! Иван до сих пор помнит, как забирал Ольгу из роддома. Ольга, Оля, Оленька! Какой светлой и радостной была любовь его к ней. И вот все пропало, будто и не было ничего. А Ванятка! Иван не может вспоминать его просто так. Так и засосет, и заноет под ложечкой. «И заболит душа», — говорят старые люди. Не то, что заболит, — заплачет. Где же ты, мое золото ненаглядное? Что ты сейчас делаешь? Как ты живёшь? Совсем же взрослый уже. Как я о тебе скучаю!»

Размечтавшись, Иван и не заметил, как проскочили добрую половину пути. Нестеров гнал свой «жигуленок» по темной ленте асфальта с большой скоростью. Вот и Гербовецкий лес, почти приехали, впереди Бендеры.

— Приготовились, товарищ майор, тут пост проверки, с одной стороны — молдаване, с другой — наши.

— И когда это стало? Я уезжал — не было.

— А вот вчера и стало.

Впереди засветилось сразу несколько красных огней. Подъехали ближе. Бетонными фундаментными блоками обозначен коридор проезда. С обеих сторон доты (долговременные огневые точки). Полицаи с нашими автоматами, штык-ножи, все пристегнуто.

— Откуда? — спросил сначала по-молдавски, потом повторил по-русски.

— Из аэропорта, жену встречал.

— Документы! А это еще кто?

— Сослуживец, вместе служили, попутчики, живем в Бендерах.

Полицаи долго смотрели на паспорт Исаева, даже отошли в сторону и стали что-то бурно обсуждать.

Нестеров хорошо знал молдавский и по отрывкам фраз понял, что они хотят арестовать Исаева, но не уверены — тот ли это Исаев.

— Майор, тебе грозит неприятность, приготовься!

— Я всегда готов, — спокойно ответил Иван, — если что — езжай, а на нашей зоне подожди с полчасика, если не появлюсь — не жди больше.

Один из полицаев вернулся к машине.

— Выходи! — сказал, открыв заднюю дверь. — Вы можете ехать дальше.

— А как же он? Я его знаю. Он никому... — начал, было, Нестеров.

— Поезжайте, это недоразумение, меня отпустят, — сказал Иван и зашагал к помещению поста, освещенного со всех сторон, а сам лихорадочно думал: «Как быть? Почему задержали?»

— Энаинти! Репеди! — подгонял полицай.

Зашли в ярко освещенное помещение. За столом сидел капитан в милицейской форме и держал в руках паспорт Исаева. Он нагнулся, и Иван вначале не увидел его лица. Полицай доложил о задержанном и вышел. Капитан поднял голову и Иван узнал Чеботаря, его сын учился с Егоркой в одном классе.

Капитан, незаметно моргнув, насупил брови и очень строго спросил:

— Где вы работаете?

Иван сразу смекнул:

— Так нигде, пенсионер я, вот пенсионное удостоверение.

Чеботарь взял, долго читал, потом вернул удостоверение и паспорт:

— Идите, вас пропустят.

Иван, сказав по-молдавски: «Спасибо», — медленно пошел к выходу.

— Тоже мне террориста нашли! Старик еле ноги передвигает! — нарочито громко прокричал Чеботарь. — Проведите его через проход!

Подходя к границе Приднестровья, Иван еще издали, при свете фонарей, увидел стоящий «жигуленок».

«Ждет, молодец», — подумал.

— Ну что, майор? Ошибка вышла?

— Почти... только не совсем, давай, Коля, гони!

На автовокзале Иван вышел и ускоренным шагом пошел домой. Да, дом, все-таки — дом.

Стараясь не шуметь, открыл квартиру. Тихо, ни звука. Включил свет в коридоре — никого. «Где же все?» — подумал. Обошел комнаты, зашел на кухню. На столе записка: «Ваня, мы у Силиных, так спокойнее. Оксана». «Ну что же, — подумал Иван, — к Силиным я сегодня ничем не доберусь», — и, раздевшись, лег спать.

Глава тридцать шестая

Оксана встретила Ивана со слезами:

— Андрейка пропал! Только ты уехал — и он исчез. Вот, записку оставил.

«Меня не ищите, сам вернусь, я должен отомстить», — прочитал Иван.

— Ну, ты уж так не убивайся, парню четырнадцать лет, соображает, не ребенок. А в остальном как? Где Толик, Нина?

Иван приехал рано, первым автобусом, видел, что Днестр перекрыт с обеих сторон милицейскими шлагбаумами. В квартире было тихо, дети еще спали, а взрослых, кроме Оксаны, — никого.

— В остальном все нормально. Толик и Нина уехали в Воронеж. Вроде бы обмен намечается.

— А им-то зачем? Тирасполь — не Бендеры, тут спокойно, притом Толику еще служить года два или три.

Они сидели на кухне. Оксана поставила чайник, сделала мужу легкий завтрак.

— Силин говорит, что выслуга есть, а жить в Молдавии не хочет. У него в Воронеже родственники. Да и Нина оттуда родом.

— Давно уехали?

— Да нет, вот третий день.

— Как ты с этой оравой справляешься?

— А мне нравится, подумаешь — пятеро, так они мне очень помогают, особенно девочки и Андрейка.

— Он в гараж ходил?

— Ходил, раза два за картофелем, луком, а что?.. Ты думаешь?! — Глаза Оксаны округлились.

— Да нет! К тому, о чем ты думаешь, он не прикоснется. Там было другое. Ладно, я потом разберусь. А на работе как?

— Я взяла отпуск за свой счет, теперь никто никого не держит. Ездила в Одессу: Ефим Исаакович в Израиль собрался, говорит: вези монеты, — деньги-то туда не возьмешь.

— А золото? Там же все проверяется?