Императорский Балтийский флот между двумя войнами. 1906–1914 гг. - Гаральд Граф

У нашей хозяйки была дочь Саша, девица лет 17. Она должна была прибирать комнаты и подавать утренний чай. Саша оказалась очень услужливой и серьезной; шутки допускала и умела отшучиваться. Но никаких вольностей с собою не позволяла. В своей тактике она была глубоко права, и за семь месяцев, которые мы прожили в комнатах мамаши, мы научились Сашу уважать, и она с бо́льшим доверием стала к нам относиться.

Удачно вышло, что двое из нашей четверки были слушателями Минных классов, а другие двое – Артиллерийских. Это очень помогало подготовке к лекциям, а затем и к экзаменам.

Началось регулярное посещение лекций. Заведующий обучением строго следил, чтобы мы не опаздывали. Пропускать занятия можно было только по болезни, наличие каковой проверялось доктором. Это было понятно, так как курсы были огромные и пропуск даже одного дня приносил большой ущерб.

Оказалось далеко нелегким после нескольких лет офицерского положения сразу засесть за книги и слушать лекции. Теоретически курс был огромный, и его надо было осилить в шесть месяцев, а его бы хватило и на два года. Поэтому лекции длились по полтора часа, с 9 до 10 ½ и с 10 ½ до 12. Напрягать внимание полтора часа было очень трудно. С 12 до 1 ч был перерыв, и мы тут же в классе завтракали, довольно‑таки плохо. С 1 ч до 5 ч были практические занятия в лаборатории или в кабинетах по электричеству, электротехнике, радиотелеграфу, самодвижущимся минам и минам заграждения (каждое занятие длилось два часа).

После 7 часов поглощения всякой премудрости мы возвращались по домам, что называется, с распухшими мозгами. С ужасом думалось, что это еще не конец и после обеда и маленького отдыха надо было подчитывать по учебникам то, что профессора начитали за день. Трудность еще усугублялась тем, что по электричеству, электронике, радиотелеграфу и особенно химии мы имели слабую подготовку в корпусе (впоследствии эти предметы были лучше поставлены), а теперь это были наши главные науки. Достаточно сказать, что наш шестимесячный курс приравнивался к двум курсам Электротехнического института и при желании мы могли без экзаменов быть принятыми на его третий курс, а ведь нам еще приходилось изучать чисто военно‑морские отрасли – мины Уайтхеда, мины заграждения, подрывное дело и т. д.

В декабре предстояли предрождественские репетиции. Кто на них проваливался, отчислялся «в наличие своей части» и, по нашей терминологии, становился «декабристом».

Возраст слушателей был довольно разнообразный. Самыми молодыми допускались мичманы по четвертому году, что соответствовало моему выпуску, и нам было между 23–24 годами, и кончая лейтенантами по 4–5 году, то есть в возрасте около 30 лет. Самыми старшими у нас были лейтенанты Алексеев[148] и Анцов, уже почтенные отцы семейства. Но, несмотря на известное различие в возрасте, попав на ученическое положение, мы как‑то уравнялись в возрасте, и особенно мичманы, к нашему конфузу, иногда вели себя не лучше гардемарин.

Хотя учиться и было очень трудно, но не скучно. Во‑первых, скучать не давали преподаватели, старавшиеся выжать из нас все, на что мы способны; во‑вторых, мы все вступили в Минный класс по своему выбору, а следовательно, нас должны были интересовать науки, которые изучались и, наконец, в‑третьих, мы представляли сплоченную массу, относящуюся ко всем трудностям с известным юмором, и поддерживали друг друга.

Трудность учения в классах заставляла офицеров призадумываться раньше, чем решаться на поступление в них, но и не только это удерживало некоторых, но и то, что слушателям платилось очень маленькое содержание. Они получали только береговое жалованье (для мичманов – 75 руб.) и добавочные 15 руб. Такая сумма могла хватить на прожитье одного человека, но никак не семьи. Но и холостых каждая поездка в Петербург или приятный вечер в Морском собрании выводили из бюджета. Поэтому мы все не выходили из числа клиентов «офицерского заемного капитала», который выдавал небольшие ссуды. Однако необходимость вести экономную жизнь способствовала серьезному отношению к занятиям и оттого имела свои плюсы, но женатые очень страдали, если не имели своих собственных ресурсов.

Первоначально у нас, четырех, никого из знакомых в Кронштадте не оказалось, так как мы были петербургскими жителями, но скоро появились две семьи наших бывших соплавателей, и мы начали у них бывать. Затем знакомства стали расширяться и появилась даже угроза, что они будут отнимать слишком много времени. Правда, до Рождества еще было далеко, поэтому особенно беспокоиться не надо было, но все же – лиха беда начало.

Как‑то я возвращался с занятий и шел по Николаевскому проспекту. Напротив Андреевского собора я увидел небольшую группу дам, беседующих между собою. Когда я поравнялся с ними, одна дама меня окликнула. Пришлось подойти, и она познакомила меня с остальными. Среди них была одна барышня, которая сразу произвела на меня большое впечатление. Затем я узнал, что это старшая дочь нашего ближайшего начальника капитана 2‑го ранга Ивановского. Впоследствии я с ней встречался у разных знакомых и на вечерах в собрании, и она все больше мне нравилась.

Однако это мало мешало моим занятиям. Вот положение двух других приятелей было много сложнее. Один из них, имея сердечную привязанность в Петербурге, ездил туда каждую субботу и возвращался в воскресенье вечером. Это еще куда ни шло. Но вот второй оказался связанным с Ораниенбаумом и не мог удержаться, чтобы не ездить туда почти ежедневно. Он уезжал сейчас же после лекций и возвращался лишь утром к занятиям. Спал, что называется, на ходу: или на пароходе, который шел до Ораниенбаума полчаса, или на извозчиках, когда установился лед. Таким образом, на лекциях он сидел в полусонном состоянии, и его голова нет‑нет, да и опускалась вниз. Преподаватели это стали замечать и будили его неожиданными вопросами. Однако он почти всегда умудрялся выворачиваться из трудных положений и учился очень хорошо благодаря своим исключительным способностям. Надо было быть уже очень влюбленным, чтобы иметь силы переносить такую жизнь. К его удаче, он (а может быть, и взаимно) охладел к своей страсти к концу зимы. Это дало ему возможность отдохнуть и прекрасно выдержать выпускные экзамены. Но мы всю зиму за него боялись и волновались по утрам, если он опаздывал. Ведь иногда сообщение по льду из‑за метелей было очень опасным, да и вообще мало ли что могло в пути его задержать, и он бы опоздал на лекции.

Наш приятель, о котором я пишу, был слушателем Артиллерийских классов, а в те годы их окончить было особенно трудно. В прежние времена, наоборот, их было легче кончить, а Минные классы трудно.

Строились новые корабли с мощным артиллерийским вооружением. Орудийные установки становились все сложнее, а управление стрельбой и тем более. Требовались кадры знающих офицеров‑специалистов, которые могли бы с этими задачами справиться. На обучение офицеров артиллерийскому делу было обращено самое серьезное внимание, и скоро Артиллерийский класс оказался на исключительной высоте. На счастье для флота, в числе его преподавателей и руководителей выдвинулись выдающиеся офицеры, как, например: Вердеревский[149] и Герасимов (будущие выдающиеся адмиралы), Игнатьев[150], Свиньин[151], Пелль[152], Длусский[153] и др. Скоро и те офицеры, которые оканчивали классы, стали доказывать, что наше артиллерийское дело стоит на высоком уровне.

Возвращаясь к Минному классу, нельзя не указать, что среди наших преподавателей было тоже много выдающихся умов. Особое уважение нам внушали: капитан 2‑го ранга Ивановский, преподававший электротехнику, и его помощник инженер‑электрик Фролов; профессор Петровский[154], читавший теорию электричества; профессор Колотов – химию (общую, органическую и взрывчатые вещества) и профессор Н.А. Смирнов – физику.

В.Я. Ивановский был человек исключительных способностей. Уже не говоря про то, что он прекрасно знал свой предмет, но он был и выдающимся математиком. В часы отдыха его любимым занятием было вычисление различных математических функций. Иногда, читая электротехнику, он увлекался каким‑нибудь сложным вопросом, и на доске начинали пестреть математические выкладки. Он был и прекрасным морским офицером и командиром, но, как все высоко одаренные натуры, он любил делать то, что ему было интересно, и мелочи повседневной службы его тяготили. Поэтому начальство, отдавая должное его способностям, его все же затирало. Но в будущем он был произведен в адмиралы, был председателем Комиссии по приему вновь построенных кораблей и тут оказался вполне на месте.

Профессор Петровский был типичным русским ученым, ушедшим полностью в свою науку и вне ее ничего не признававший. Читал он свой предмет прекрасно, с увлечением, но слушать его беспрерывно полтора часа с полным вниманием у нас не хватало сил. Через час он начинал замечать, что его слушатели все больше становятся рассеянными. Поэтому он придумал, как оказывать на нас некоторое воздействие. В весьма вежливо форме он неожиданно обращался к одному из нас и спрашивал: «Вы, мне кажется, не совсем понимаете то, что я объясняю, поэтому будьте добры повторить то, что я сказал, и тогда я вам еще раз объясню». Увы, где уж там было повторить сказанное, когда не знаешь, о чем шла речь. Поэтому жертва сознавалась, что не понимает, и просила еще раз объяснить без повторения. Это, конечно, заставляло настораживаться других и быть более внимательными. Видимо, не желая конфузить старших, он больше нападал на нас, мичманов. Впрочем, может быть, и мы по молодости были более рассеянными.