Золотая трава - Пьер-Жакез Элиас

Несмотря на запоздалый свой приезд, Ян Кэрэ и Корантен Ропар после обильного завтрака с теми, кто собирал картофель, были отправлены вместе с местными молодыми людьми обследовать дороги, шедшие от самого основания холма. Им надлежало кое-где по обеим сторонам прохода срезать колючий кустарник и вырвать крапиву, засыпать чересчур глубокие рытвины и колдобины — все это могло затруднить гостям доступ в деревню. После чего надо было собрать кучи хвороста, чтобы с наступлением ночи на трех перекрестках зажечь костры. Огни костров, хорошо видные снизу, поведут к деревне всех желающих, которым не слишком хорошо известны причудливые извивы троп, и они рисковали бы заблудиться, упершись в тупики, а самые легковерные среди них не замедлили бы увидеть в этом козни сверхъестественных существ. Корантен Ропар, который прожил всю свою жизнь на берегу, был под сильным впечатлением тишины, которая поглощала вас целиком, стоило лишь отойти от обитаемых мест. Но едва разгорелись костры, как послышались по всем дорогам крики, смех, обрывки разговоров и стук сабо. Не так уж много шло людей, возможно, меньше двух дюжин, но шумели они за целую сотню из-за того, что эхо разносило звуки далеко в вышину. Никакая чертовщина не устояла бы перед таким гвалтом. И уже парочки певцов, невидимые на пустых тропках, заводили песню, начиная с медленного тралалала.

Отряд, расчищавший дорогу, поднялся наверх, оставив для поддержания огня мальчуганов, восхищенных такой удачей. Большой двор, общий для всех трех ферм, был чисто-начисто подметен женщинами, успешно применявшими метлы из шильной травы. Сарай для машин и повозок был почти целиком освобожден, за исключением одной двухколесной тележки, у которой оглобли поставили горизонтально. Они должны были служить эстрадой для певцов. В глубине, у стены, неясно поблескивали бочки, кувшины, стаканы, десятифунтовые хлебы и всяческие изделия из свинины. Надо ведь восстанавливать силы поющим и танцующим; пустой мешок не удержишь стоймя. Тем временем жители деревни, еще не сняв рабочей одежды, еще черные от пыли полей, сгорая от нетерпения, сновали туда-сюда: только что они вернулись с корзинами и ручными орудиями труда — кто тащил тяжесть на плече, кто волок за уздечку усталую лошадь. Они без передышки переходили от своей тяжелой работы к танцам, которые являлись не чем иным, как чрезвычайно приятным ее увенчанием.

Мгновенно воздух наполнился голосами мужчин, женщин, детей, прибывавших со всех сторон. Они шли медленно, как принято, когда идут в гости, пусть к самым близким родственникам. Место действия было освещено всего лишь керосиновыми лампами, которые хозяйки поставили на высокие края столов, придвинув их к самым окнам, выходившим во двор, да еще несколькими аварийными фонарями, развешанными там и тут. А надо всем расстилалось светлое небо, все усеянное звездами, как в описаниях Виктора Гюго. Этого было достаточно, несмотря на провалы темноты, чтобы разглядеть наряды людей, пришедших снизу: все они были одеты хоть и не по-праздничному, но чисто. В особенности девушки и молодые женщины умели украсить будничную одежду, добавив к ней праздничные детали. Ведь надо найти правильный тон, именно такой, который подошел бы к любым обстоятельствам. Этой премудрости учатся от матери к дочери.

Пока Ян Кэрэ обходил двор, здороваясь с родственниками и друзьями, которых еще не повидал, Корантен, отступив в темноту, прислонился к стене конюшни. За стеной он слышал постукивание лошадиных копыт по каменным плитам пола; после каждого удара подковой лошадь издавала какие-то звуки, похожие на чихание. Корантен желал только одного: остаться тут никем не замеченным — в одиночестве, внимательно наблюдая за этим крестьянским сборищем, которое столь же отличалось от привычного ему, как горный пейзаж от пейзажа прибрежного. Эта гора, не очень высокая, может быть, и заслуживала наименования всего лишь холма. Но Корантен, всю жизнь проживший на уровне соленой воды, испытал только что подлинное потрясение, увидев мир на несколько сотен футов под собой. Хоть тут и присутствовал приведший его Ян Кэрэ, в этой местности и среди ее обитателей Корантен чувствовал себя втирушей. Он думал, что никогда не смог бы привыкнуть к здешним жителям, а они к нему. И в то же время он чувствовал, что где-то в глубине его существа прорезается зернышко ностальгии, которая будет все расти и расти, как только он их покинет. Подите разберитесь во всем этом! Даже их бретонский язык, более жесткий, с более четкой артикуляцией, чем его, некоторые таинственные слова, о смысле которых он не решался спросить, некоторые обороты фраз, тоже ему непонятные, все, вплоть до их смеха, приводило его в замешательство, ему казалось, что будто говорят они совсем на другом языке, хоть и близком ему. Пусть в глубине души он чувствовал полное сообщничество с ними. Он вспоминал, что и Ян Кэрэ, когда появился в Логане, говорил так же, как здешние жители. Но ведь понадобилось очень мало времени для того, чтобы он начал изъясняться как заправский житель Логана, правда, сохранив кое-какие особенности произношения, которые выдавали в нем пришельца. Однако стоило ему побыть всего несколько часов в своей деревне, как он сразу приобрел все повадки горца, которые жили в нем и тогда, когда он пел и танцевал у тетушки Леонии или на «Золотой траве».

Корантен предавался этим размышлениям, пока в двух шагах от него два человека не начали внезапно тот же самый напев, который он только что слышал на горных склонах. Певцы выпятили грудь и заложили большие пальцы за борта своих жилетов. Потом они начали медленно продвигаться вокруг гумна. По мере их продвижения все присутствующие брались за руки и делали несколько шагов по направлению к центру двора, подбадривая друг друга. Внезапно, покрывая тралала, грянула песня новобранцев, подхваченная мотивом гавота. Тут и танцоры пришли в движение. Просунув друг другу руки под мышки, люди образовали несколько цепочек, которые, пританцовывая, сдвинулись, соединившись в одну, возглавленную веселым парнем, который четко пристукивал каблуками, чтобы отчеканить ритм, заданный поющим дуэтом. Первый певец выводил мелодию высоким, хорошо поставленным голосом, а другой вторил ему, меняя тональность в конце музыкальных фраз. Пока звучали первые куплеты, новые участники входили в цепь, прорывая ее там, где им нравилось, причем разъединенные танцоры не оказывали им ни малейшего сопротивления. Наконец цепь замкнулась, образовав движущийся круг, и тут танцоры, казалось, забыли обо всем на свете, каждый сосредоточился на выделываемом им па. Корантен был покорен. Если бы не современность веселого сатирического содержания некоторых куплетов, Корантен мог бы вообразить, что присутствует при ритуальной церемонии, идущей из глубины веков. Тут он почувствовал удар по плечу и услышал выделявшийся на шумовом фоне голос Яна Кэрэ:

— Не правда ли, Корантен, мы с тобой подоспели вовремя! Полюбуйся на их уменье владеть ногами, обрати внимание, как у них сгибаются и разгибаются колени! Подумать только, сколько дней подряд провозились они в согбенном состоянии сперва над землей, потом на коленях пересыпая картофель из корзин в мешки, после всего этого понятно их желание распрямить все члены. Вот они и дают жару! Им приятно сменить одну усталость на другую. А горожане еще говорят, что крестьян не расшевелить. Смешно слушать, когда они утверждают это с глазами мертвых рыб, шаркая по натертому паркету ногами в их отвратительном танго. Послушай же наших певцов, Корантен! Они проймут до мозга костей даже и мертвеца. Взгляни вон на ту старуху, как старательно она выделывает все па танца! Это моя крестная. Восемьдесят два года. Не могу удержаться. Иду туда. Подожди, я к тебе вернусь!

Ян Кэрэ вспрыгивает на гумно, уже танцуя, подняв обе руки вверх. Цепь разделилась на две параллельные шеренги. Он проворно втискивается между своей крестной и куда более молодой, чем она, женщиной, которая держит за руку мальчугана двенадцати — четырнадцати лет. Вторжение Яна едва на какую-нибудь секунду нарушило танец. Цепь танцующих подхватила его, он в ней растворился. Певцы великолепно спелись с тех пор, как танцоры нашли правильный темп, который всегда дается не сразу. Его находят не в силу одного только собственного старанья, надо, чтобы каждый приноровился к другим, слился бы со всеми вместе, как бы составив единое с ними тело, а в особенности это касается тех, кто танцует друг против друга, они-то и есть истинные вдохновители, а не соседи слева и справа, которые могут раздробить темп, если отступят от его общей целостности. Странно видеть, как танцоры неотрывно смотрят в глаза тем, кто напротив них. Руки сплетены, плечи соприкасаются, торсы выпрямлены от шеи до поясницы, оставляя полную свободу для ног, которые действуют в быстром темпе, утвержденном четким выстукиванием каблуков ведущих. Мужчины высоко вскидывают колени, а женщины семенят ногами, почти не отрывая их от земли. Два запевалы все время не спускают глаз с обеих шеренг, потому что это именно они ведут и направляют слаженность общего пения. Когда голоса запевал сливаются в конце музыкального пассажа, удвоенный их звук возбуждает всякий раз танцующих, и, подстрекаемая вожаками, вся цепь приходит в волнение, а Корантен смотрит на все это разинув рот — для рыбака это предел необычного. Вдруг первый певец убыстряет ритм, ударяя изо всей силы каблуком в землю. Второй не отстает от него и почти тотчас же цепь замирает на такой протяженной ноте, что от нее у всех дыхание перехватывает. И вот все смешалось. Танцоры медленно рассеиваются по гумну, вновь пришедшие крестьяне пользуются этой паузой, чтобы войти в круг, выбрать себе подходящее место для участия в этом ансамбле, который распался на три части. К Корантену возвращается Ян Кэрэ, с ним идет высокая девица в круглом чепце. Корантену вначале видны ее сильные руки, которые она положила на передник. Оба пришедшие сильно запыхались. Ян говорит: