Бестужев-Марлинский - Сергей Голубов

В мае на заседании общества Бестужев познакомился, наконец, с Рылеевым. В литературных кругах много говорили о постоянно появлявшихся в различных журналах исторических «Думах» Рылеева. Это были разнообразные картинки русского прошлого, написанные с подъемом и силой. Характеры героев были возвышенны и исполнены гражданских и личных добродетелей, пороки злодеев беспощадно казнились. Автор пробивал «новую тропу в русском стихотворстве, избрав целью возбуждать доблести сограждан подвигами предков». Так думал Бестужев, читая рылеевские «Думы», но и Греч находил их «умными, благородными и живыми», а Булгарин превозносил до небес «народность и благородные чувствования», в них заключенные. Рылеев задумчиво принимал горячие похвалы.

По чрезвычайной своей скромности и несветскости Рылеев с первого взгляда казался вовсе обыденным человеком. Но стоило поговорить с ним немного, чтобы увидеть, что это не так. Небольшой ростом, с быстрыми глазами, из которых глядела мысль, с волосами черными и чуть завитыми природой, он, разговаривая, вдруг становился выше, ярче, словно раздавалось в стороны его хрупкое тело, и дух светлел в лице. Говоря о литературе, он походил на прозрачную гипсовую вазу, снаружи которой нет никаких украшений, но, как только запылает в ней огонь, прекрасные изображения, изваянные внутри хитрой рукой художника, вдруг обнаруживаются сами собой. Бестужев любовался этим человеком.

С заседания они пошли вместе. Солнце уже закатилось, но Нева и ее низкие берега еще пламенели в дрожащем блеске зарева, и город казался ушедшим в мечтательный сон, полный воспоминаний и надежд. На всем лежал в этот вечерний час отпечаток возвышенной печали.

Они долго ходили по Васильевской набережной, доказывая друг другу, что нет и не может быть благоденствия в стране, где из шестидесяти миллионов народа невозможно набрать восьми дельных и честных министров.

— Пока первым министром в России состоит Николай-чудотворец, правительство может спать, пуская слюни пузырями.

Сказав это, Бестужев рассмеялся.

— Вы все шутите, — тихо выговорил Рылеев, — а я серьезно спрашиваю: что делать?

Греч праздновал десятилетие «Сына отечества». Гостей было много, больше сотни, и половина состояла из литераторов. Сын Греча Алексей, служивший в министерстве иностранных дел, чтобы не заниматься никакими делами, встречал гостей. Дочь Софья Николаевна, молоденькая и хорошенькая, приседала с таким видом, как будто в груди у нее—. хрустальный сосуд, который при всяком резком движении может разбиться. Сам Греч, в вицмундире, при орденах, прямой как палка, ходил между группами гостей, прислушиваясь к разговорам, и гулко чмыхал носом, прежде чем сказать что-нибудь острое. Греч был доволен тем, что еще в начале года разделался с опасным Воейковым и праздновал юбилей своего «Сына» без компаньонов. Черная венгерка Булгарина сновала по зале, и грубый, прерывистый голос ее хозяина слышался в разных углах. Булгарин недавно добился разрешения издавать журнал и уже выпускал в свет тощие книжечки «Северного архива» с историческими и статистическими статьями и описаниями путешествий. У Греча он залучал к себе сотрудников.

Слуги зажигали свечи в канделябрах, гости рассаживались вокруг стола, развернутого огромным «покоем», вилки звенели, пробки хлопали, тосты лились широкой рекой восхвалений. После обеда Рылеев долго разговаривал с Николаем Тургеневым. Греч подошел к Бестужеву.

— Как ты думаешь, любезный Александр, о чем могут толковать геттингенский аристократ и бедный российский цвибель через пять минут после того, как они познакомились?

— Какой цвибель? — не понял Бестужев.

Греч расхохотался.

— Я так зову этого маленького кадета, который даже и по-французски говорить не умеет. Однако талантлив, да и хребтом умеет брать, а ты просто талантлив, любезный Саша…

— Jeder ist seines Glückes Schmidt[18], — отвечал Бестужев весело.

— А все-таки я уверен, что они толкуют о новом журнале, — вдруг рассердился Греч, — вот и вертись. Булгарин вылез в люди. Теперь эти два дурня… И верно: только журнал даст то, к чему, может быть, не надобно особенно стремиться, но на пути к чему не следует делать и промахов.

Греч отошел. «Журнал дает деньги и популярность, — подумал Бестужев, — но не только это, Николай Иваныч!»

В последнее время Рылеев и Бестужев часто вместе хаживали по вечерам с заседаний Вольного общества. Постоянной темой их дружеских бесед был вопрос о том, как можно направить к высшей, практической цели знания, труд и способности людей, им подобных. В России, где правительство использует все административные достижения европейских государств, чтобы управлять своим собственным на чисто азиатский лад, вопрос этот был мудреной задачей.

После разговора с Гречем Бестужеву показалось, что он решил эту задачу для себя и Рылеева. Они, по обычаю, вышли от Греча вместе.

— Слушайте, Рылеев, — спросил Бестужев, — о чем вы так долго говорили с Николаем Иванычем Тургеневым?

— Он рассказывал мне о записке, которую подал адмиралу Мордвинову. В записке Тургенев доказывает, что только гласность судопроизводства, отделение части судной от правительственной, устройство судов с адвокатами и стряпчими — только одно это может спасти Россию от чиновничьего произвола. Он прав, но и я прав, когда думаю, что Мордвинов не дочитает записки до конца. Удивительное дело: мы не страшимся умирать на полях битв, но слово боимся сказать в пользу справедливости.

Бестужев снял кивер и глубоко вздохнул. Его карие глаза сияли радостным блеском, и крепкие красные губы вздрагивали от нетерпения. Рылеев был чуток и впечатлителен. Он понял, что Бестужев хочет сказать что-то важное.

— Ну, говорите же, говорите…

Александр Александрович передал ему свой разговор с Гречем. Деньги и популярность — прекрасные вещи. Но журнал еще тем хорош, что дает возможность высказывать истину. Журнал поднять трудно, пусть не журнал, а альманах, по почему бы Рылееву и Бестужеву не заняться, в самом деле, изданием альманаха?

Рылеев слушал и молчал. Потом вдруг воскликнул:

— Согласен! И хотите знать, как будет называться наш альманах? Смотрите, Бестужев!

Рылеев показал правой рукой в небо. Его шинель сползла с плеча и тащилась длинным хвостом по пыльному граниту.

— Видите?

Бестужев посмотрел по направлению его вытянутого, казавшегося неправдоподобно длинным пальца. Над золоченым шпилем Петропавловской крепости тонким зеленым огнем искрилась переливчатая звезда.

Рождался альманах «Полярная звезда». Литературное болото Петербурга колыхалось и шипело. Первым прослышал Булгарин и прибежал на Васильевский остров к Рылееву, где случилось в это самое время быть и Бестужеву. Ворвавшись в маленький домик на 16-й линии, отставной капитан французских войск наполнил шумом и криками все четыре комнаты рылеевской квартиры. Стуча в грудь и по столу огромным кулаком, Булгарин требовал объяснений.