Истории, от которых не заснешь ночью - Альфред Хичкок

Глаза его ничего не выражали, на лбу вена вздулась так, что, казалось, будто прочертили голубую линию. Громовым голосом он произнес:

- Хаузер нажал на курок... Вот... так...

Раздался выстрел. И поскольку я следил за каждым его движением, я увидел красную дыру, которая вдруг появилась, прямо над носом Хаузера. Всего на одну десятую секунды выражение недоумения возникло на его лице, и он тут же рухнул прямо на стол, за которым сидел его адвокат.

Заголосила какая-то женщина. Раздался пронзительный крик, очень пронзительный. В зале судебного заседания люди прятались за спинки кресел, в то время как присяжные заседатели буквально прилипли к стенам. Судья Мартин, подняв молоточек, чтобы стукнуть им по столу, так и застыл в этом движении, а Льюбок застыл от ужаса, глядя на своего подзащитного.

Гэхэгэн выронил пистолет, который с шумом упал на пол. Его восковое лицо озарилось улыбкой, странной и торжествующей. В этой суматохе, когда все потеряли бдительность, он успел вложить патрон в револьвер. Я схватил его за руку, буквально впившись пальцами в его кожу.

- Они не хотели, чтобы я выступил в роли свидетеля. Они упрятали меня в подвал.

- Но ведь это же убийство! Вы ведь не видели, как Хаузер убил атторнея.

Гэхэгэн кашлянул:

- Нет, но сегодня утром... там, в подвале... я видел, как он убил кого-то другого.

Я посмотрел на него:

- Кого же?

- Меня, - ответил мне Гэхэгэн, как будто выдохнул.

Он качнулся вперед, упал со свидетельского кресла, покатился в сторону и застыл, распростершись на спине.

Больше он ничего не добавил, да я ничего и не ждал от него, потому что при падении пиджак его расстегнулся и на его белой рубашке выступило широкое красное пятно.

Джо Горз

Следующий

Но посмотри: вот, окаймив откос,

Течет поток кровавый, сожигая

Тех, кто насилие ближнему нанес.

Данте Алтьери, "Ад", песня 12-я

$(перевод IIojuHCMio M. Л.)

И что взбрело в голову Виктору и мне отправиться в Сан-Квентин - до сих пор не пойму и задаюсь вопросом. Чистое ребячество, как мы решили, а Виктор обожал веселье. Это был высокий малый, очень смышленый, черноволосый, с блеском в глазах, фанатически любивший подводное ныряние. Поскольку старик его только и пекся, что о деньгах, то у Виктора карманы были просто набиты ими. Идея эта пришла нам в голову, когда мы были у него, в Портреро-Хилл, в роскошном, само собой разумеется, доме, когда мы потягивали небольшими глотками джин, расположившись на террасе.

- Я все видел, - вздыхал он. - Я все испробовал, я спал со всякими девчонками: и с красными, и с желтыми, и с черными, и с белыми, я и "травкой" баловался: и гашишем, и лекарственными наркотиками, и мескалином, я даже раз или два пробовал кокаин...

- Ты - парень, высший класс, папаша.

- Но... но есть одна штуковина, которой я никогда не делал.

И поскольку он замолчал, я поглядел на литровую бутыль джина, которая служила мне подушкой, а потом на Виктора. Идиотский блеск его глаз вывел меня из спячки.

- Что? - спросил я.

- Я никогда не присутствовал на исполнении судебного приговора.

Лениво я под этим палящим солнцем, буквально пригвоздившим меня к надувному матрацу, прокрутил эту мысль. Присутствовать на казни, видеть, как умирает человек, - гениальная сцена для человека с закидонами.

- Классно, - прошептал я, - я себе представляю, старик.

На следующий день я принялся разбирать некоторые куски моего сольного первого концерта и, естественно, забыл этот разговор. Виктор мне напомнил о нем вечером по телефону:

- А ты написал директору тюрьмы Сан-Квентина? Он должен связаться с начальником полиции Сан-Франциско, чтобы удостоверить, что у тебя нет судимости, что ты не чокнутый и что ты можешь быть полезен обществу.

Я написал письмо, потому что даже в трезвом виде я находил эту идею все такой же забавной. Расстрел, а я это знал, совершался в присутствии двенадцати свидетелей, чтобы помешать вывести приговоренного в последнюю минуту через заднюю дверь, как в старом фильме Джеймса Кэни. Через два месяца я получил ответ, что "звездой спектакля" в Сан-Квентине будет один парень, который со взломом проник в автоприцеп около Форт-Од и изнасиловал жену армейского лейтенанта. Бабенка начала кричать, он положил ей на лицо подушку, чтобы заткнуть рот, пока он не кончит свои дела. Неприятность была в том, что она вообще перестала дышать. Суд, приговоривший его, состоял из восьми женщин. Они, сговорившись, изо всех сил старались отправить его в газовую камеру. Мне-то все равно. Веселье, да и только.

Виктор заехал за мной в семь часов тридцать минут утра, и мы отправились в Сан-Квентин. На нем был итальянский костюм - высший класс, ботинки за пятьдесят долларов, шляпа с узкими полями и маленьким пером: короче, ему не хватало только портфеля, чтобы выглядеть президентом генеральным директором. Но когда он увидел меня в черном костюме и вязаном галстуке, он мне улыбнулся такой безумной улыбкой, которую отнюдь не встретишь в административных советах. Несмотря на холод, он откинул верх своего "мерседеса".

- Гениально! Поправить прическу - и у тебя вид служителя бюро похоронных принадлежностей, прибывшего за телом.

Поскольку я вроде жерди с волосами, вечно лезущими прямо в глаза и тощий как палка, то Виктор не слишком преувеличивал. Я сунул в карман дверцы машины бутылку "Хосе Куэрво" и - в путь! И уж такие мы были веселые и возбужденные, словно мы только услышали лучший анекдот в мире, или нам собираются его сейчас рассказать.

Было это в одно утро, типично калифорнийское, когда прохладно: солнце холодное, небо голубое, то тут, то там облака, словно Всевышний стряхивал пепел где-то за горизонтом. Утренняя яхта в гавани - как бумажный стаканчик, брошенный в воду; волны, с пеной на гребне, танцевали вокруг Эйнджел Айлэнд; запах моря, холодное и соленое покусывание ветра. Но после туннеля трассы 101 по направлению к Мэрии-Сити, я вдруг почувствовал: похолодало, как если бы солнце заволокли тучи. Впервые начал отдавать себе отчет в том, что мы собираемся делать. Должно быть, Виктор тоже испытал подобное ощущение, потому что он повернулся ко мне и посоветовал:

- Спокойненько, старикан!

- Спокойненький и есть, - заверил я его.

У самого края земли, выдающегося в море, размещалась тюрьма Сан-Квентин. Она напоминала ужасного дракона, расположившегося на скале и греющегося на солнце. Мы остановились у восточных ворот, где компания каких-то чокнутых, одетых во все черное, квакеров или меннонитов, молчаливым присутствием протестовала против смертной казни, чем они занимались с тех пор, как Чесман получил на нее право по ту сторону стены. При виде их во мне зашевелились какие-то мрачные тени.