Заговор Мурман-Памир - Борис Перелешин

Теперь тронул коня и Бурундук.

— Едем, Садык!

— К озеру?..

— Нет, Садык, не к озеру, на Москву, назад.

— На Москву? А шайтан?

— Вот все, что надо от шайтана!

Бурундук хлопнул по письму.

Перевалили цепь холмов и выехали на равнину. Под ногами почва твердая, как камень, была иссечена трещинами.

— Нехорошо, — сказал, глядя под ноги, Садык.

Небо затянулось тучами, посыпал мелкий снег. С удивлением Бурундук видел, что трещины под ногами исчезали, земля становилась мягкой, удобной для копыт.

Немного позже копыта лошадей начали прилипать к почве, чавкать и вязнуть. Скоро лошади, вытаскивая копыта, выбивались из сил.

Цепь холмов на горизонте, все время казавшаяся близкой, сколько к ней ни приближались, оставалась недосягаемой.

Быстро темнело. Все кругом становилось безотрадно. Слезши с коней, путники тащили их за собой, проваливаясь по колени, в становившуюся все более и более вязкой трясину.

Вдруг в сгустившихся сумерках разглядели шестерых или восьмерых всадников, быстро продвигавшихся на маленьких тибетских лошадках, умело выбиравших проходимые места и прыгавших с кочки на кочку. Поневоле пришлось звать на помощь. Коней наших путников схватили под уздцы, повернули, повели.

— Туда, туда! указывал Бурундук на север.

Отрицательно качали головами.

— Еще 1000 локтей пройти и погибель там. Сам Аллах нас послал к тебе на помощь.

От немного грубых и навязчивых услуг не приходилось отказываться. Шли в совершенно обратном направлении. Наконец, вышли в песчаную котловину, стиснутую скалами, где открывался проход в соседнюю долину, и на утесе возвышалась надпись, то самое место, где Бурундук и Садык были накануне.

В пещере под надписью решили заночевать.

ЯША СОВЕТЛЯР — ДА ЗДРАВСТВУЮТ СОВЕТЫ

Навозные жуки, не люди, — прав был белогвардеец!

Раздутые от кумыса, с деревянными оттопыренными руками, пики качались, похожие на клешни. Один сидел как-то в стороне от других, хотя в общем особенно не выделялся, и однако это был арестованный, везли его в ставку на суд и жестокую расправу.

Бурундук растянулся на гладком камне, закинул голову и захрапел. Позже в кромешной темноте, полной сонного дыхания киргизов, чуть слышный шепот разбудил Бурундука.

— Ата, ата! Я слушал, что говорили киргизы. Незнакомец подозрителен! Был приказ всех незнакомых и нездешних, проезжающих по степи, доставлять в отряд!

— …Мм… А не узнал ты, что это за человек, спящий поодаль?

— Это пленник. Пастух, ударил бая в споре. Бай посылает его к Худеяр-хану на суд.

— А-а… Так и запишем. Спи, голубчик, утром поговорим.

Бурундук повернулся на другой бок…

Раннее солнце залило пещеру. Стены пещеры засияли, как зеркало. Киргизы, мрачные, сжимая рукояти кинжалов, стояли полукругом у выхода. Старик с изрезанным глубокими морщинами, похожим на губку, лицом, будил Бурундука.

— Слушай, нездешний! Тебе надо будет с нами поехать к нашим людям и к его пресветлости.

Киргизы пытливо смотрели на Бурундука. Бурундук сладко потягивался.

— Мне самому надо поехать в лагерь его пресветлости. Очень рад буду поехать вместе с вами.

Держал себя совершенно независимо. Густо развел в жестянке хину, которую употреблял для ежедневного подкрашивания лица, вылез на скалу, поднялся к надписи, стал что-то мазать. Внизу зашумели.

Бурундук перечеркнул надпись крестом, а внизу вывел четко арабскими буквами:

— Яша советляр — да здравствуют советы.

Старик под скалою даже завизжал от ярости, звякнули кинжалы.

— Ты оскорбил имя его пресветлости, зачеркивая сделанную им надпись.

Бурундук спокойно ответил:

— Его пресветлость — собака. Зачем он собирает пастухов и дехкан, когда сейчас в степи у каждого много работы. Война нужна его пресветлости, а пастуху и дехкану на что война? Читай! Его пресветлость пишет: убивай всякого русского, а сам служит русским шакалам — видишь, вот этим, которые тут названы — получает от них русские рубли на горе пастуху и дехкану.

Лица киргизов насупились. Киргизы стояли совершенно неподвижно, застыли, вросли в камень. Обычай не позволял верить чужестранцу, неизвестному человеку. Широкие скуластые лица, словно разметанные скалы, мысль-осыпь едва пробиралась в них, оставляя глубокие морщины.

Старик приблизился к Бурундуку:

— Кто ты, откуда?

Бурундук обвел ширь степей, убегавшую к югу.

— Арабы, персы, индусы, Тибет. Всюду еду, отнимаю стада у богатых и орошенную землю, разделяю их между теми, кто работает в садах и в степи, кто бережет скот и деревья.

— Как можно разделять стадо бая, когда этого не хочет бай? Как можно взять, что тебе не принадлежит?

— Бай не стережет стада, не загоняет его зимой и не гонит на новые пастбища! Бай лежит в юрте и говорит пастуху: принеси то, подай это. Почему пастух должен давать молоко, кумыс и сыры, получаемые от стада, баю? Лучше дать их гостю или страннику, чем баю, который ничего не делает!

Чутье не обманывало Бурундука. Он видел, что одерживает победу.

— Если же бай не соглашается разделить свое стадо, то… можно его заставить!

Пленник, жадно следивший за словами Бурундука, взволнованный вскочил и начал быстро-быстро сыпать словами. Он говорил о несправедливостях баев, о лишениях жизни пастухов. Говорил страстно, захлебываясь.

Прочие все еще хранили молчание, но, видимо, начинали колебаться.

Наконец, один выговорил:

— Правильно сделал, кто ушел по домам! Теперь весна, скоро надо кумыс пить, лежать, смотреть в голубое небо. Справедливо сказал Гужак, войны нам не надо, война нужна русским, которые в лагере. Они обманут, только время проведут, денег нам не заплатят!

Удалились на совещание. Насрдын, так звали пленника, страстно спорил со стариком.

Старик медлительно ронял тусклые скупые слова, глаза его смотрели тускло.

— Ты ударил хозяина. А сам питался его же милостью. От хозяина все: верблюжья шерсть, яки, лошади и что лошади и яки приносят. Хозяин мудр. А что хочет Гужак? Пустоты! Так, издали смотришь, кажется, большое стадо верблюдов, а достанешь рукой и получишь всего-навсего один кусок выгоревшей шерсти. Нездешний хочет, чтобы были скалы, между скалами ветер, и пыль, и холодное небо.

Спор затягивался. Но вот на горячий склон холма из долины повеяло легким предвестием снега и, вместе, душным запахом горькой, вроде полыни, травы. Киргизы, лица еще более каменные, чем прежде, но вместе торжественные, подошли к Бурундуку. Старик сказал: