Психолингвистика - P. Фрумкина

5. "Оригинал". Образовал 11 классов; 10 ИЦ возвращено. Примеры классов: 1) гранатовый, малиновый, апельсиновый, бежевый, горчичный, канареечный, кремовый, сиреневый, серебристый, белесый. И. так объясняет структуру этого класса: "Это оттенки — гранатовая бутылка, канареечный жилет"; 2) кумачовый, багровый, васильковый. Объяснение: "не поддаются описанию, если рассматривать их без существительного, от которого эти прилагательные, казалось бы, образованы"; 3) фисташковый, маренго, кофейный. Объяснение: "кофе с фисташками, а маренго — по тональности"; 4) медный, ржавый, бурый, грифельный, патиновый. Объяснение: "эрозия металла". При этом бронзовый выделяется в единичный класс как "собственно металл", а патиновый (и. знает смысл этого слова) помещается в класс с "камнями". Объяснение: "патиновый — от времени, ржавый — от влаги".

Попробуйте воспроизвести описанный здесь эксперимент.

Если вам удастся привлечь достаточное количество информантов, подумайте, похоже ли их поведение на какой–либо из описанных выше типов; может быть, и среди ваших "подопытных" найдутся лица, которых можно отнести к описанным здесь категориям.

ИНТЕРПРЕТАЦИЯ СМЫСЛОВ И МОДЕЛИ МИРА

1. ЗА ПРЕДЕЛАМИ НЕПОСРЕДСТВЕННО ДАННОЙ ИНФОРМАЦИИ

В предыдущей главе я подробно рассказала о том, как носители русского языка категоризируют мир цвета с помощью слов–цветообозначений. Почему при этом так много внимания было уделено стратегиям, которые используются носителями языка в классификационных экспериментах?

Причин несколько. Первая состоит в следующем. Для начинающих исследователей характерно представление о том, что люди, говорящие на одном языке, одинаково понимают смысл слов и одинаково устанавливают отношения между этими смыслами. Я надеюсь, что разнообразие (и своеобразие!) путей, которыми идут участники эксперимента при интерпретации смыслов слов–ИЦ, помогло вам убедиться, что понимание смысла слова или придание слову смысла — сложный и многоступенчатый процесс.

Вторая причина состоит в том, что до тех пор, пока мы лишь обсуждаем означивание, но не "видим", как совершается сам этот процесс, мы обречены на весьма поверхностное понимание его роли в развитии интеллекта человека, в адаптации человека к миру. Установление отношения цвет — имя цвета как раз и есть частный случай означивания, позволяющий продемонстрировать многие общие закономерности.

Процесс означивания как таковой — это центральный аспект сложнейшей системы взаимодействия человека с окружающим его миром. Человек не может жить и развиваться, не построив — обязательно с помощью какой–либо знаковой системы — модель окружающего его мира. В общем случае в качестве такой системы выступает естественный язык.

Слово модель здесь употреблено для того, чтобы подчеркнуть, что человек имеет дело не с копией мира: он всегда преобразует входные сигналы, адаптируя их к своим потребностям. Индивид неповторим как биологическая и психологическая особь, но он рождается в уже готовый мир. Таким образом, дитя уже принадлежит своему социуму, своей эпохе и культуре. Развивающейся личности предстоит жить в соответствии с явными и неявными моделями и образцами, принятыми в данной культуре.

Каждая культура имеет свою модель мира. Постичь ее всегда непросто. В силу привычки мы не замечаем культурную модель мира, отраженную в родном языке. Мы обращаемся с ней как с единственной данностью, подобно тому как не замечаем воздух, которым дышим.

Модель мира, воплощенную в чужой культуре, можно увидеть через призму неродного языка, если суметь подобрать к нему соответствующий "ключик". Вы могли убедиться в этом на примере описания смыслов слов методом Анны Вежбицкой (см. выше).

Если вы хорошенько вдумаетесь в то, сколь многообразны отношения языка и культуры, языка и нашего способа описывать мир, мыслить о мире, то поймете, что наука о языке — важнейшая составляющая науки о человеке как о мыслящем существе.

Даже если мы думаем "без слов", то только после того, как мы уже овладели словами. И рассказать, о чем именно мы думаем и как мы думаем, мы можем только с помощью слов. (Поэтому так удачна метафора Выготского о мысли, "совершающейся в слове".) Более того. Не прибегая к знаковым средствам категоризации окружающего мира, мы не можем создать картину мира, совершенно необходимую для собственного функционирования в этом мире в качестве "человека разумного".

Категоризация как процесс сжатия многообразия — всегда лишь этап в нашем взаимодействии с окружением. Сами категории как таковые не даны нам "свыше", а формируются в нашем сознании в соответствии с конкретными требованиями окружения, среды. "Простейшие" отношения между объектами — такие, как отношения между целым и его частью, отношения типа больше–меньше–равно и т. п., — тоже не даны нам "изначально", до всякого опыта (этот вопрос специально обсуждается в главе, посвященной развитию речи ребенка). При этом любой язык адекватно обслуживает свою культуру, предоставляя в распоряжение говорящих средства для выражения культурно значимых понятий и отношений.

Все, что культурно значимо, так или иначе в языке выражено. Поэтому в языках северных народов имеются десятки слов для различения разных видов снега и льда, в языках жителей гор — много слов, отображающих детали рельефа.

Другой пример. Известно, что японское общество до сих пор очень сложно иерархизировано. В нем регламентированы тонкие нюансы отношений между людьми разного возраста, социального положения, различных ступеней в служебной иерархии. Поэтому в японском диалоге так детализированы моменты учета этих отношений: японская культура никак не могла бы обойтись русскими ты и Вы.

Кстати говоря, русское "уважительное" Вы, которое в крестьянских семьях еще не так давно было обязательным при обращении детей к родителям, — это совсем не то безлично–официальное Вы, которое используется в русском языке при обращении к любому незнакомому лицу. Официальное Вы, скорее, следовало бы считать омонимичным Вы "уважительному". Так что, быть может, надо удивляться не тому, что в японском языке способы обращения так детализированы, а тому, что в русском языке они детализированы недостаточно.

Иногда мы удивляемся, что в чужом языке чего–то "нет". Как правило, это происходит потому, что мы рассуждаем о чужой культуре в терминах своей культуры и соответственно о чужом языке — в категориях родного языка. Нередко, будучи замкнуты в мире своей культуры, не умеем "это" якобы отсутствующее отыскать. Вместе с тем некое понятие или отношение может быть несущественно для данной культуры. Так, в предыдущей главе мы приводили пример из романа С. Лема "Эдем", где описана культура таинственной планеты, не знающая обычая захоронения умерших и потому не нуждающаяся в понятии "могила".

Следующий "бытовой" пример показывает, что даже интерпретация такого, казалось бы, очевидного и недвусмысленного отношения, как смысловая эквивалентность, также обусловлена требованиями внешнего мира. Много лет в московском метро функционировали турникеты, принимавшие либо монету в 15 копеек, либо три монеты по 5 копеек каждая. Тем самым в "мире" этих автоматов набор из двух монет — 10 копеек + 5 копеек — не был эквивалентен ни 15–копеечной монете, ни трем пятакам.

Получается, что если в "обычном" мире уплатить за что–либо 15 копеек можно самыми разными способами, в том числе — собрав 15 однокопеечных монет, то в условном "мире" описанных выше автоматов таких способов только два. То есть в этом "мире" действуют некие правила, притом совершенно искусственные, согласно которым допустимыми, "правильными" способами уплатить 15 копеек приходится считать только два способа, указанные выше.

Вообще говоря, окружающий нас мир хоть и бесконечно более сложен, чем условный "мир" турникетов, но и он тоже в некотором роде "искусствен". Наши решения, наш выбор большей частью базируются не на непосредственной перцепции запахов, звуков и форм, а на том, что эти запахи, звуки и формы служат знаками чего–то, несводимого к ним самим как к физическим сущностям.

Мы должны пробиться "за пределы непосредственно данной информации" (выражение Дж. Брунера), отбросить все не существенное для нас и оставить только ту часть информации, которая нам нужна для выполнения данной частной задачи.

В огромной мере эту работу за нас проделал естественный язык, снабдив нас разными инструментами категоризации.

И если "чистая перцепция", например световые сигналы, которые воспринимаются сетчаткой глаза, определена структурой сетчатки, а в остальном не избирательна, то переработка этих сигналов мозгом может быть только избирательной и целенаправленной, ибо так устроен вообще любой живой организм, тем более высокоорганизованный.