Война патриотизмов: Пропаганда и массовые настроения в России периода крушения империи - Владислав Бэнович Аксенов

Современники сравнивали филоновский сюжет с другими известными пирами: пиром Ирода и пиром Валтасара. Характерно, что пир Валтасара упоминался в одной из главных революционных песен России – «Похоронном марше» («Вы жертвою пали…»):

А деспот пирует в роскошном дворце,

Тревогу вином заливая,

Но грозные буквы давно на стене

Уж чертит рука роковая!

Тем самым картина Филонова была полна эсхатологических предчувствий как приближающейся внешней Великой войны, так и внутренней революции. Незадолго до объявления Германией войны России другой российский художник, Н. К. Рерих, закончил картину «Град обреченный», изображавшую город, лежащий в плену у огромной огненной змеи. После начала войны М. Горький назвал эту картину пророческой, а самого художника – величайшим интуитивистом. Военная тревога и предчувствия мощных социальных взрывов были характерны и для западных художников. Например, немецкий экспрессионист Л. Мейднер пишет в 1912–1913 годах серию апокалиптических работ, на одной из которых, «Апокалиптический пейзаж», предсказывает будущие запечатленные с натуры О. Диксом образы Великой войны.

Не отставали от художников и поэты. Наверное, больше других в предсказаниях скорой войны преуспели итальянские футуристы. Правда, в отличие от художников-экспрессионистов, их лидер Ф. Т. Маринетти вдохновлялся образами катастрофы. В опубликованном им «Манифесте футуризма» провозглашался уже известный тезис об очистительной функции войны, а патриотизм преподносился как одно из ее условий: «Мы желаем прославить войну – единственную гигиену мира – милитаризм, патриотизм, разрушительный жест анархистов, прекрасные идеи, которые убивают, и презрение к женщине»[127]. После начала Первой мировой войны Маринетти назвал ее «самой прекрасной футуристической поэмой». Неудивительно, что «Манифест футуризма», опубликованный в Италии в 1909 году, был переиздан в Петербурге в 1914 году. Культ войны футуристов пересекался с героическим романтизмом российского акмеизма. Н. С. Гумилев еще в 1912 году осуждал устами св. Георгия пацифизм в стихотворении «Видение» («От битв отрекаясь, ты жаждал спасенья, / Но сильного слезы пред Богом неправы, / И Бог не слыхал твоего отреченья, / Ты встанешь заутра, и встанешь для славы»), а в годы Первой мировой войны уже открыто прославлял гром побед.

От «вооруженного мира» к новой военной тревоге

В конце XIX века в Европе формируется концепция «вооруженного мира», в которой накопление вооружений расценивается как гарантия сдерживания потенциального врага. Однако начавшаяся в соответствии с этой идеей гонка вооружений усиливает милитаристское мышление государственных и общественных деятелей разных стран и провоцирует страхи перед большой европейской войной. С. С. Ольденбург описывал настроения общества в 1890-е годы: «Долгая отсрочка военных столкновений только вела к небывалому накоплению военных сил и средств – и грядущая война должна была неизбежно принять невиданные, фантастические размеры».

П. Н. Милюков критиковал систему «вооруженного мира» в 1911 году, считая, что она была запрограммирована на большую войну:

Высоко развитая военная индустрия сама становится пружиной, автоматически действующей в сторону войны. Пугать войной, рисовать перспективы грядущих военных столкновений становится профессией обширного и влиятельного класса людей[128].

Ответом на европейский милитаризм стало формирование антивоенного движения.

Организационное объединение пацифистов началось еще с 1840-х годов, а в 1867 году в Швейцарии была создана международная Лига мира и свободы. С 1889 года начал ежегодно собираться международный Конгресс друзей мира. На этих встречах антимилитаристы выступали за запрет войн на международном уровне, за начало всеобщего разоружения и решение всех территориальных споров на третейских судах. Эту повестку подхватил и российский император Николай II, предложивший в 1897 году провести международную конференцию мира в Гааге, которая состоялась двумя годами позже. Современники, опасавшиеся большой войны, тем не менее отреагировали на конференцию с некоторым скепсисом:

Знаменательно то, что все державы собрались на эту конференцию для обсуждения вопросов о всеобщем мире. Многие газеты высказывали опасение, как бы эта мирная конференция не привела к вооружению. Действительно, это была бы горькая насмешка. Люди собрались обсуждать мир, а пришли к соглашению относительно войны[129].

Отчасти так и произошло: ни первая, ни вторая (1907) Гаагские конференции не привели к началу разоружения и не поколебали концепцию «вооруженного мира», а лишь регламентировали законы и обычаи войны. Вместе с тем на них были заложены основы международного гуманитарного права. Третья мирная конференция должна была состояться в 1915 году, но ей помешала война.

Ольденбург считал, что на антивоенные настроения в Петербурге и в целом в Европе повлияло вышедшее в 1898 году шеститомное сочинение российского ученого-экономиста И. С. Блиоха «Будущая война в техническом, экономическом и политическом отношениях» (не случайно Блиох в 1899 году представлял Россию в Гааге). В отличие от писателей-фантастов Блиох исходил из анализа уже существующих военно-технических изобретений, а для сбора информации он привлек офицеров разных европейских армий, благодаря чему сумел сделать достаточно точный прогноз будущих военных действий. Блиох критиковал систему «вооруженного мира», считая ее «самой уродливой, какой когда-либо держались государства». Его достаточно точное предсказание затяжного характера будущей войны приводило к выводу, что «при современных средствах и условиях, война должна оказаться гибельной не только для побежденных, но и победителей». Также Блиох предсказывал неизбежный рост революционных брожений в воюющих странах. Но с высоты позитивистских позиций ученый несколько наивно оценивал значение международных организаций, которые смогут вразумить неразумных политиков:

Если принимать в расчет какие-либо разумные поводы к войне, то она, действительно, представляется в настоящее время неправдоподобной. А что касается поводов неразумных, то следует принять все меры, чтобы война не могла быть вызвана ими[130].

В 1909 и 1911 году вышли книги английского публициста Н. Энджелла «Европейская оптическая иллюзия» и «Великое заблуждение», в которых автор доказывал, что война не выгодна ни одной из сторон ни с экономической, ни с политической или социальной точек зрения. Развивая идеи Энджелла, П. Н. Милюков в книге «Вооруженный мир и ограничение вооружений» (1911) писал, что «война вызывается не рациональными, а главным образом эмоциональными мотивами. Но эти мотивы – суть иррациональные инстинкты и пережитки старых времен»[131]. Признавая значение иррационально-эмоциональных факторов, Милюков тем не менее придерживался рационально-позитивистского подхода, рассуждая о том, что так как война не выгодна народам, стремиться к ней может только очень ограниченный класс людей. Исходя из этого Милюков делал ошибочный прогноз, согласно которому в современной Европе большая война невозможна:

Война наступательная, с целью территориальных приобретений, еще может сохранять свою привлекательность в области колоний. Но в самой Европе такая война решительно вышла из моды. Европейская война до такой степени противоречила бы современному состоянию взаимных европейских культурных связей и высокой сложности европейского народного хозяйства и международного обмена, что одна мысль о ней вызывает