Литература ONLINE (сборник) - Александр Шорин

– Откуда такая? – спрашивает.

– Пантелейковская я, – та отвечает.

А та тётка – бац! – и в обморок!

…Дивится Катюха чаю зелёному, дивится ванной с кучей краников, дивится толстому коту персидскому.

А тётка все причитает:

– Кровинушка моя родная, прости меня, дуру старую! Бес попутал тебя бросить!

Смотрит на неё Катюха с сочувствием, а на языке все вопрос один крутится.

– Дозволь, – говорит, – матушка, вопрос тебе задать простецкий.

Та, слёзы глотая, говорит:

– Что хочешь, доченька, спрашивай. Всё как есть отвечу.

– Правда ли люди говорят, матушка, что шлюха ты известная?

Тётка не оскорбляется, смеётся:

– То, что у вас в деревне шлюхою зовётся, у нас именуется «дама полусвета»: работа хоть и нелёгкая, да зато денежная, если к ней с умом подойти. Вот этими вот… руками… все это я заработала.

Посмотрела Катюха на её руки холёные, пожала плечами недоверчиво.

Сказала:

– Дозволишь ли ещё вопрос простецкий?

– Спрашивай, доченька.

– Правда ли что ты спидоносица?

Поперхнулась тётка чаем зелёным, глаза её снова стали злыми, как в самом начале.

– Кто тебе, курва, х…ню такую спорол? А?

Катюха сжалась вся от слов таких, но ответила твердо:

– Люди говорят про тебя, что ты спидоносица, и я, дочка твоя, тоже вся заразная.

– Языки пообрывать таким людям! – закричала тётка. – Триппером болела, гонореей болела, но вот чтоб Дашка-минерва была спидоносицей?!! Да никогда!

И тут вдруг глаза злыми стали у Катюхи:

– Тогда, мамочка, принеси мне, пожалуйста, справку!* * *

В новом платьишке, со справкой заветной в кармашке потайном, засобиралась Катюха к родному батьке.

– Оставайся, живи у меня, – причитает маменька.

– За внука моего замуж выходи! – настаивает Фатима.

Катюха же, прощаясь с ними на автостанции, говорит первой:

– Купи самогону лучшего, заводи свою красную бибику и приезжай к нам в Пантелейково с повинной головой. Небось, не отрежут…

Говорит второй:

– Купи самогону лучшего, садись с внуком вместе в мамину бибику и приезжай к батьке моему свататься. Авось сговоритесь…

И машет, машет им из автобуса ручкой.

3. Этюд в садо-мазо тонах

Возвернулся Фёдор с поля, трактор свой поставил у околицы, пошёл в дом руки от мазута мыть. Моет руки да весь торс ледяной водой, покряхтывает от удовольствия, думает об ужине. Глядь – а кресла-то, дочкой подаренного, нету.

Заходит в избу, спрашивает у Авдотьи:

– Где моё кресло любимое? Где плетёное?

Видит Авдотья глаза его гневные и отвечает ласково:

– Садись, поужинай, Феденька. Я тебе всё как есть и расскажу.

Садится он, грозный как медведь, самогонки себе в стакан наливает для аппетита. Ждёт, чего ему жена скажет.

А жена ласково так с тарелочкой к нему подходит и тут же эту тарелку надевает ему на голову. Пока тот, обожжённый, головой мотает, она по той голове скалкой. Ррраз! Другой! Третий!

И приговаривает:

– Я те, козлу старому, покажу кресло! Покажу тебе плетёное! Ты, мудило смердячий, только о своей спидоносице и думаешь! Не обо мне, не о дочках, а всё только об этом шлюхином отродье! Ещё только разочек, пугало одноглазое, заикнешься о поганой своей выродке, я те тогда второй глаз вышибу! Понял, козлина?!!

Разболелась голова у Фёдора, разболелась нога. Упал он на пол, стонет.

А дочки-близняшки кричат ехидно:

– Так ему и надо. Обещал нам Интернету и не купил. Всё только о своей шлюшке малолетней вспоминает!

Отполз Фёдор в угол, затих. Авдотья вроде тоже успокоилась. Присела на табуретку, но руки на всякий случай в бока уперла. На мужа смотрит.

Тот приподнялся медленно, сел в углу на пол, утёр юшку из носа. Нащупал под рукой бутылку с самогоном. Достал зубами пробку…

Хлебнул раз. Враз голова прояснилась.

Хлебнул второй. Прошла боль в ноге, словно её и не было.

Тогда он присосался к бутылке и выпил её до самого донышка. Медленно-медленно поднялся, снял с пояса ремень армейский и тяжко ударил пряжкой прямо посерёдке стола. Что-то звякнуло, и в столешнице образовалась внушительная вмятина.

Авдотья попятилась, скалку выронив. Девки завизжали, забившись втроём на одну софу.

А Фёдор повыкидал их всех из дома с криком:

– Я, б…, контуженый. Всех, нах, порешу и мне, нах, них… не будет!

И погнал их, родненьких, кругами вокруг деревни!

Потом загнал обратно в дом и лишь тогда смыл кровь с лица водой ледяной.

Сказал негромко:

– Ну чего, жена, сидишь? Суп давай подавай!

В ту ночь заделали они мальчонку.* * *

…Приехала Катюха домой. Идёт-боится, справку мятую в руке сжимает. А Авдотья улыбается ей сладко-сладко ртом щербатым:

– Катюшенька родненькая возвернулась. Вот батька-то наш обрадуется!

Полюбить-то она её не полюбила, но трогать больше не смела.

…А через месяц приехала красная бибика. Без самогону, правда, но зато с водкой, с Фатимой, с женихом Арсеном и с Дашкой-минервой за рулём.

Катюха в первую очередь на Арсена пялится.

Пялится и смеётся:

– Ой, на оба глаза косенький!

Тот в ответ улыбается.

И был пир на весь мир, и я на том пиру был. Водку пил… дальше не помню.

* * *

А что потом? Знаю только, что взяла Дашка-минерва всех троих близняшек в большой город – «на воспитание», что Катюха согласилась выйти взамуж за Арсена сразу, как только школу закончит, и с условием, что жить они будут в старом батином доме.

Авдотья, как и обещала, сына родила. Мишкой назвали…

Ах да… Спросил как-то батька у Катюхи:

– Чего это ты про кресло-то ни разу даже ни словечка не спросила. Будто и не помнишь, что дарила…

– Да знаю я батька, цыганке его продали. Ну и пусть в нём косточки свои лечит: знала, что покупала, старая. Я тебе, батька, новое справлю, ещё лучше.

И сделала, как обещала.

Холодное сердце

Не то лес, не то парк – так сразу и не поймешь: вязы и дубы, огромные, величественные, но большей частью высохшие, мёртвые, словно посмертные памятники тем, кем они были когда-то. А те из них, что ещё живы, тоже клонятся к своему закату – тяжёлые, древние. Пока еще величественные, но уже умирающие. Среди полога медных листьев, по едва заметной тропинке под предвечерним небом бредут двое: темноволосая женщина с молодым, но строгим лицом в тёмно-синем платье до пят с глухим воротником на шее и мужчина. Растрёпанный и одетый странно для такой прогулки: в белой майке и тёмных штанах до щиколоток, больше уместных для домашнего отдыха, чем для прогулки с дамой. Но мужчина этого несоответствия, кажется, совсем не замечает. Впрочем, как и окружающей его природы: он целиком поглощён разговором – даже иногда немного прикрывает глаза, чтобы лучше слышать ответы собеседницы. Она, кажется, тоже не считает странным место, в котором они находятся, – для нее это скорее фон, декорация, чем предмет пристального наблюдения, зато на своего спутника она смотрит внимательно и словам его придает значение. Впрочем, эта внимательность холодная – у неё лицо человека, которому загадывают математическую задачку.

– Ты ведь сказала мне, что хочешь влюбиться, не так ли?

– Да, и готова повторить свои слова. Но при этом я не устаю повторять, что это не моё, я вообще не способна влюбляться!

– Нет ничего проще, Марго, – отвечает тот. – Нужно всего лишь поднять вверх глаза и сказать отчетливо вслух: «Я влюблена». Можешь ты это сделать?

– Куда вверх, к небу?

– Да.

Она спокойно поднимает глаза к небу и произносит своим обычным ровным голосом:

– Я влюблена.

И тут же спрашивает:

– Это всё?

– Да, – отвечает тот, и в голосе его сквозит отчаянье. Явно он ожидал от этого эксперимента чего-то большего.

А она тут же добивает его следующим вопросом:

– И в кого я, по-твоему, должна быть влюблена? Может быть, в тебя?

– Почему бы и нет? – огрызается тот, и… просыпается.

* * *

Пьер долго лежал с закрытыми глазами, пытаясь проанализировать свой сон. Так вот сразу, с утра, логика временами подводила его, но зато интуиция как раз в это время срабатывала безошибочно. Интуиция ему подсказала: «Ты влюблен в неё». Он попытался опровергнуть это наглое и безапелляционное утверждение, призвав дремавшую логику, но она, проснувшись, лишь все усугубила.

«Во-первых, – сказала она ему, – ты во сне разговаривал с ней «на ты». Во-вторых, ты желал, чтобы она не просто влюбилась, а влюбилась ИМЕННО В ТЕБЯ. А в-третьих, – и это самое важное – ты сам очень хотел признаться ей в любви, но не решился. Даже во сне не решился!!!».

В легкой панике он обхватил голову руками и начал делать дыхательные упражнения, чтобы успокоиться. Его самовольный контракт нравился ему всё меньше и меньше.

* * *

Принцессу подданные любили, но при этом продолжали называть ее «принцессой» даже после смерти её отца, который был королем и не оставил других наследников – то есть она в их глазах как бы осталась в прежнем статусе. А во-вторых, любовь к ней не мешала им рассказывать каждому встречному-поперечному о том, что вместо сердца у неё глыба льда.