Первая книга. Перед рассветом - Олег Башкатов

технологом на большом заводе. Зависело от меня много, а теперь тишина, покой. Так даже лучше.

– А чем лучше-то?

– Кто его знает, ― ответил бомж. ― Ну, вот смотри. Жил я хорошо. Делал своё дело. Не мешал другим. Платил государству дань, любил жену, пил по партийным праздникам. А теперь жена умерла, с работы выгнали, сын женился на прошмандовке. С квартиры она меня выкинула, потом, правда, и его, дурака, тоже, ― бомж засмеялся. ― Теперь хожу здесь, копаюсь в мусорке. Счастья навалом.

– А почему?

– А потому, что я ни от каких мудаков не завишу. В том числе и от бога. Дальше падать некуда. Шоколад!

– А почему ты так говоришь про бога?

– Ну сам посуди. Работал я хорошо. И вот однажды приходит ко мне владелец завода и говорит, что надо сделать ещё три процента из того, что есть. Я говорю, что нельзя, что может линия накрыться. А он говорит, что давай, а то уволю. И я дал. Но как раз в это время нам материал пришёл качества чуть хуже, чем обычно. Мы поднажали, и как раз в это время у нас подстанция полетела. Когда дерьмо разгребли, ―меня под суд. Копались-копались ― вроде бы разобрались. Кто виноват? Я́ виноват. Работяги кинулись ― я оказался сволочью. А мой начальник, «естественно», ― честный собственник. Суд да дело ― всё пошло через задницу. Квартиры нет. Ни хрена́ нет. Зато мусора на нашей планете-е, ― протянул бомж, ― хоть жопой жуй. Не пропаду.

– А сейчас что? ― спросил мужчина.

– С кем? ― спросил бомж.

– С заводом.

– А-а. Стоит давно. Все потроха выпотрошили. Работает только охрана.

– Не пойму я всё равно, ― в горечи сказал мужчина, ― ну вот послушай…

И он рассказал свою историю.

– Да-а, ― протянул бомж, когда дослушал историю до конца. ― Не весело.

– Я одного не пойму, ― перебил его мужчина, ― я же всегда молился, изо всех сил верил. Даже когда жизнь бить стала, я всё равно продолжал молиться и верить. Даже ещё больше верил. И когда дочь шлюхой стала ― верил. И когда жена с уродом каким-то начала трахаться ― верил, и когда без жилья остался, и били меня и гнали кругом ― верил и ждал. А ничего не случилось. Было только хуже.

– А в кого ты веришь? Этот засранец проиграл дьяволу всё, что можно, ты бы лучше дьяволу молился.

– А как же вера?

– Вера? ― бомж почесал затылок. ― Ну, вот смотри. Видишь собачье говно в песочнице?

– Где?

– Ну, вон там, под грибком. Видишь?

– Вижу.

– А ты веришь, что оно там есть?

– Верю.

– И я верю. Мы с тобой два верующих человека. Только верим мы в говно, которое лежит в детской песочнице.

– Ты не боишься так говорить? ― испугался мужчина.

– Я боюсь только того, что когда я сдохну, этот добродетель не осмелится посмотреть мне в глаза. А я только этого и хочу в жизни.

Оба какое-то время молчали. Даже дождь прекратил идти на несколько минут.

– Но ведь в дьявола тоже нельзя верить, ― сказал мужчина.

– Это верно. Вот я и не верю никому, ― загрустил бомж.

Оба ещё какое-то время помолчали. В тишине гудели провода и шипели автомобили. И вдруг мужчина почувствовал, что на крупицу, совсем ненамного, едва-едва, ему стало легче. Вот, прямо сейчас. Как-то светлее и менее безысходной казалась жизнь. Мир как будто бы стал чуть добрее.

– Слушай, ― сказал мужчина, ― пойдём ко мне. Возьмём чего-нибудь выпить. Поговорим.

– А пошли, ― сказал бомж. ― Мусор на этой планете ещё не скоро переведётся, а вот хорошие люди ― скоро.

Двое мужчин, осторожно и не спеша, побрели по мокрым тротуарами лужицам. Было светло и тихо. Голуби ютились под балконами, воробьи неохотно чирикали свои частушки, дорогие машины насиловали лужи, а унылые дома почёсывали мелким дождём свои серые бока. Время отмеряло свои промежутки, но, кажется, в этот день оно делало это не зря ― двое человек на Земле перестали быть одинокими.

1.19.

В году номер 18-32 на далёком Енисее в «сомнительной» Сибири жил человек по имени Ефрем. Жил он обыкновенно. Предки его, постоянно преследуемые государством и озверевшими общинами, поселились здесь совсем недавно. Казалось им, что наконец-то они нашли место, где человек может жить, никому не мешая хотя бы тем, что для процесса жизнедеятельности ему нужно дышать, а иногда и что-то есть. Двадцать лет без малого родители его жили в мире с миром и растили своего сына. Но время шло. Суровая сибирская жизнь рано свела его отца и мать в землю, и вот, в двадцать лет от рождения, он остался один. На нём было хозяйство, у него был хороший срубовой дом, кое-какой скарб и, главное, неплохой ум.

Соседи у него были хорошие. Потому что их почти не было. Была семья его друга Петра, и вот и все соседи. Так и жили две семьи своей жизнью, вдали от суматохи власти, вдали от умалишённых царских указов и самодурства чиновников.

Каждый день вставал Ефрем до света и начинал заниматься хозяйством. Надо было следить за коровой, лошадью, за свиньями, курами, косить траву, заготавливать грибы и ягоды, а ещё ловить рыбу, которая во множестве водилась в его большой реке. Ему нравилась его жизнь, потому что он был предоставлен сам себе, сам решал, когда, что и почему он будет делать, поэтому можно было как-то планировать и свой труд, и свои праздники. Несколько раз в год, он ездил в село, чтобы купить спички, соль, крупы или какую-нибудь хозяйственную утварь, и продать пойманную им рыбу.

Отец его, который трудился всю жизнь, всегда говорил ему, что достойная и правильная жизнь ― это жизнь в труде. Единственное, что тяготило его отца ― это крепостная зависимость. То, что его труд принадлежал по большей части лентяям и тунеядцам, постоянно растило в нём тревогу и даже ненависть. Отец никак не мог взять в толк, почему порядок вещей, заложенных только лишь по рождению и случайным образом, поддерживался всеми людьми с неистовой страстью, почему идиоты прикрываются для идиотов написанными же законами будто это законы вселенной, почему царь, каким бы он ни был, всегда делает всё только для себя, а не думает о людях и почему бог, который по идее и ставит царя на трон, ставит именно таких людей, а не кого-то ещё, более совершенного. Попы́ объясняли постоянные страдания народа божественной необходимостью. Но никак нельзя было понять, почему эта необходимость длиться бесконечно. После победной войны с перекошенными от безнаказанности и жадности европейцами в 1812 году вся Россия и отец Ефрема тоже надеялись на скорое освобождение крестьян из рабства, потому что думали, царь будет благодарен тем, кто вытащил