Как натаскать вашу собаку по экономике и разложить по полочкам основные идеи и понятия науки о рынках - Ребекка Кэмпбелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– На первый взгляд неплохо. В чем подвох?
– Подвох, Монти, в том, что эффективность по Парето не учитывает вопрос справедливости. Да, критерий Парето полезен – думаю, почти все согласятся с тем, что обществу следует избегать ситуаций, которые неэффективны по Парето. Когда можно улучшить положение хотя бы одного человека, не ухудшив положение других, тогда мы должны попробовать. Проблема в том, что это довольно низкая планка для оценки различных результатов. Чтобы понять, как различия в силе приводят к неравенству, сыграем в воображаемую игру.
– Предполагается ли погоня за воображаемой палкой?
– Нет.
– Хорошо. Мне даже настоящие палки надоели.
– Игра называется «ультиматум». Один из нас выбирается «предлагающим», а другой – «ответчиком». Предлагающему – допустим, мне – дается сто фунтов, и он может предложить тебе, как их поделить. Загвоздка в том, что ты обязан согласиться. Если ты не согласишься на предложенный мной дележ, мы оба ничего не получим. В общем, все или ничего. Например, если бы я предложила тебе пятьдесят фунтов, ты бы согласился?
– Конечно. Слушай, а мы можем вместо денег использовать печенье? Мне так легче сосредоточиться.
– Хорошо. Теперь представь, что я предложила тебе двадцать штук из ста. Ты бы опять согласился?
– Ну, это несправедливо, но двадцать лучше, чем ничего. Если я откажусь, мы оба останемся без печенья, верно?
– Да.
– Тогда беру двадцать штук, хоть и с недовольным ворчанием.
– Значит, мне восемьдесят. А если я предложу всего пять штучек?
– А тебе девяносто пять? Возмутительно!
– Может быть. Но согласишься ли ты на сделку?
– Без печенья перед глазами тут сложно что-то утверждать. Но точно наступит момент, когда я брошу играть, просто чтобы наказать тебя за жадность.
– Веди ты себя экономически рационально, если бы я предложила тебе одно печенье, взяв себе девяносто девять, ты бы его принял, поскольку единственная альтернатива – не получить ничего. И будь ты по-настоящему голоден, согласился бы и на одно печенье, чтобы хоть чем-то пообедать. В этой игре любой дележ, о котором мы сможем договориться, – даже одно печенье тебе и девяносто девять мне – эффективен по Парето в том смысле, что по крайней мере один из нас выигрывает и никому не становится хуже. А вот кто выигрывает больше – совсем другой вопрос. И Парето его не рассматривает. Зато мы можем спрашивать себя – справедлива ли сделка?
– Если ты получишь девяносто девять, а я лишь одно, то нет.
– И это кажется интуитивно правильным. Любой нормальный человек счел бы дележ несправедливым. Теперь давай усложним. Новое условие: у человека, предложившего тебе одно печенье, четверо голодных детей, и он живет в нищете, а ты, в рамках примера, ведешь жизнь изнеженной болонки и в печенье не очень-то и нуждаешься.
– Хм… Я понял твою уловку.
– А если кто-то предложил тебе ровно половину, это всегда будет справедливо?
– Чую, вопрос с подвохом…
– Вполне вероятно. Если бы человек предложил тебе половину только потому, что кто-то приставил к его горлу нож, ты бы тоже счел договоренность не очень справедливой. Я пытаюсь доказать, что справедливость сложна. Это не единая сущность, а набор идей, и всякий раз, используя этот термин, нужно четко понимать, что именно под ним подразумевается. Говоришь ли ты о справедливости некоего процесса или о справедливости результата? И как ты измеряешь результат? В деньгах (или в печенье)? В счастье? Или даже в свободе?
– Хорошо, я понял, что термин сложный. А вообще все это подозрительно похоже на одну из прогулок с Философом. Надеюсь, ты сможешь прояснить ситуацию…
– Попробую. Давай начнем с двух совершенно противоположных точек зрения на справедливость распределения, то есть с идей о том, как мы должны делить торт или печенье, выдвинутых Джоном Ролзом (1921–2002) и Робертом Нозиком (1938–2002).
Позиция Нозика, изложенная в его классическом либертарианском труде «Анархия, государство и утопия» (1974), предельно понятна. Мои вещи есть мои вещи, и государство не имеет права, кроме как в нескольких крайних случаях, тянуть к ним свои липкие руки ни напрямую, ни через налогообложение. Не важно, действует ли государство в своих гнусных целях или ради моего же блага: когда дело касается моей собственности, государство должно отступить. Мое право распоряжаться своим законно приобретенным личным имуществом важнее любых представлений о справедливости. Для Нозика, когда люди вступают в добровольный обмен, никто другой не имеет права насильственно вмешиваться, даже если в результате одни люди становятся чрезмерно богатыми, а другие бедными.
– Хардкор.
– Согласна. Хотя эта идея бросает вызов тем, у кого более коллективистское мышление.
– Ты про Философа?
– Да, и про центристов вроде меня. Прекрасно владея стилем и умея увлечь читателей, Нозик заставляет читателей задуматься о том, что все мы склонны считать само собой разумеющимся: о праве государства конфисковать наши деньги и использовать их на цели, с которыми мы не согласны. Он четко формулирует вопрос: почему государство может так поступать?
Ролз принимает вызов. Там, где Нозик поклоняется свободе, Ролз отдает приоритет равенству. Его важнейший аргумент касается «принципа различия», который гласит, что «все социальные ценности… должны распределяться поровну, если только неравное распределение какой-либо из них… не идет на пользу всем».
– А?
– Ролз признал, что экономическое неравенство до определенной степени может оказаться полезным. Если бы работники получали одинаковую сумму денег независимо от усердия, то в проигрыше оказалось бы все общество. Однако, по его мнению, неравенство следует терпеть только в том случае, когда оно делает наихудших членов общества настолько богатыми, насколько это возможно. Забудьте о богатых, говорит он нам, они выкрутятся и сами, – лучше сосредоточьтесь на помощи бедным. Ролз обосновал этот аргумент, используя мысленный эксперимент с так называемой завесой неведения.
– Звучит интригующе…
– Именно. Скажем, ты ударился головой и очнулся в больнице, не понимая, кто ты такой. Другими словами, ты не знаешь, богат ты или беден, родился больным или здоровым, умным или глупым, ленивым или трудолюбивым. Это завеса неведения. В такой ситуации, говорит Ролз, любой разумный человек выбрал бы для общества правила, которые максимально улучшат положение наименее обеспеченного человека.
– Почему?
– Ну, потому что ты бы не желал себе невыносимой мучительной участи. Если окажется, что ты богат и талантлив, – отлично. А если нет, ты бы хотел, чтобы общество протянуло тебе руку помощи. И
